Полина - Александр Дюма (1994)

Мне тотчас вспомнились слова графини. Я покраснела, подавая ему свой листок, в который были уже вписаны шесть кавалеров. Он перевернул его и, как будто не желая смешать имя свое с другими, написал наверху страницы: «На седьмую кадриль». Потом возвратил мне, сказав несколько слов, которых от смущения я не могла расслышать, и, подойдя к дверям, прислонился к ним. Я была почти готова просить матушку оставить бал; я дрожала так сильно, что, казалось, не могла держаться на ногах. К счастью, в это время раздался летучий и блестящий аккорд. Танцы отменялись. Лист сел за фортепиано.

Он играл Invitation a la valse de Weber.

Никогда искусный артист не достигал такого совершенства в исполнении, или, может быть, никогда я не находилась в таком состоянии, настолько способной чувствовать эту музыку, страстную и грустную; мне казалось, я слышу в первый раз, как умоляет, стонет и раздирается эта страдающая душа, которую автор Фрейшюца воплотил во вздохах своей мелодии. Все, что только музыка, этот язык ангелов, может выразить: надежду, горесть, грусть, все было соединено в этом отрывке, вариации которого, импровизированные вдохновением артиста, следовали за мотивом, как объяснительные ноты. Я сама часто играла эту блестящую фантазию и удивлялась теперь, слыша ее вновь созданною другим и находя в ней такие вещи, которых тогда не подозревала. Был ли причиной этому удивительный талант, произведший их, или новое состояние моей души, ума? Ученая ли рука, скользившая по клавишам, так далеко углубилась в рудник, что открыла в нем жилки, незаметные для других; или сердце мое получило такое сильное потрясение, что дремавшие фибры пробудились в нем? Во всяком случае, действие было волшебное; звуки волновали и наполняли меня мелодией. В эту минуту я подняла глаза; глаза графа были устремлены на меня; я опустила проворно голову, но поздно: перестала видеть его глаза, но чувствовала взгляд его, тяготевший надо мною; я покраснела, и невольная дрожь охватила меня. Вскоре Лист встал; я услышала шум людей, теснившихся вокруг него для приветствий; я думала, что при этом движении граф оставил свое место, и, в самом деле, осмелясь поднять голову, не нашла уже его у двери; я отдохнула, но не смела продолжать далее своих поисков; я боялась встретить опять его взор и хотела лучше не знать, что он был там.

Через минуту тишина восстановилась. Новое лицо село за фортепиано; я услышала продолжительное «тише!» в соседних залах и заключила, что любопытство сильно возбуждено; однако не смела поднять глаза. Колкая гамма пробежала по клавишам, за нею следовала полная и печальная прелюдия, потом звучный и сильный голос запел эти слова под мелодию Шуберта:

«Я все изучил: философию, право и медицину; проникал в сердце человека; спускался в недра Земли; придавал уму своему крылья орла, чтобы витать под облаками. И к чему привело меня это долгое изучение? К сомнению и унынию. Правда, я не имею уже ни мечты, ни недоумения; не боюсь ни Бога, ни сатаны; но я купил эти выгоды ценою всех радостей жизни».