Полина - Александр Дюма (1994)

Мать моя бросилась ко мне; но она опоздала бы, если бы графиня М… не приняла меня па свои руки. Обморок мой был приписан жаре; меня перенесли в соседнюю комнату; соли, которые давали мне нюхать, отворенное окно, несколько капель воды, брызнутых в лицо, привели меня в чувство. Госпожа М… настаивала, чтобы я возвратилась на бал, но я ничего не хотела слушать. Мать, обеспокоенная этим случаем, была на этот раз согласна со мной: велели подать карету, и мы воротились домой.

Я тотчас удалилась в свою комнату. Снимая перчатку, я уронила бумажку, вложенную в нее во время моего обморока; я подняла ее и прочла слова, написанные карандашом: «Вы меня любите!.. Благодарю, благодарю!»

IX

Я провела ужасную ночь — ночь рыданий и слез. Вы, мужчины, не знаете и не будете никогда знать, что такое мучение молодой девушки, воспитанной на глазах у матери, сердце которой, чистое как зеркало, не было еще омрачено ничьим дыханием, которая видит себя вдруг, как бедная, беззащитная птичка, во власти могущественнейшей, нежели ее сопротивление, и которая чувствует руку, увлекающую ее, столь сильную, чтобы противостоять ей, и слышит голос, говорящий ей: вы меня любите, прежде нежели сама она сказала: люблю вас.

О! Клянусь вам, не постигаю, как не лишилась ума в продолжение этой ночи; я считала себя потерянною. Повторяла шепотом и беспрестанно: я люблю его!.. люблю его! — и это с ужасом столь глубоким, что теперь еще, мне кажется, нахожусь во власти чувства, противоречившего тому, которое, как я думала, овладело мною. Однако доказано, что все волнения, испытываемые мною, были признаками любви, потому что граф, от которого ни одно из них не ускользнуло, толковал их таким образом. Что касается меня, то подобные ощущения волновали мое сердце в первый раз. Мне говорили, что не должно бояться или ненавидеть тех, которые не сделали нам зла; я не могла тогда ни ненавидеть, ни бояться графа, и если чувство, которое питала к нему, не было ни ненависть, ни страх, то должно быть любовь.

На другой день утром, в ту самую минуту, когда мы садились за завтрак, принесли нам две визитные карточки от графа Безеваля; он прислал узнать о моем здоровье и спросил: не имел ли вчерашний случай каких-нибудь последствий? Этот поступок, столь ранний, показался моей матери простым доказательством учтивости. Граф пел со мной в то время, когда случился обморок, и это обстоятельство извиняло его поспешность. Матушка тогда только заметила, что я имела вид утомленный и больной; она встревожилась сначала, но я успокоила ее, сказав, что не чувствую в себе ничего дурного и что спокойствие деревни поправит меня, если ей угодно туда возвратиться. Мать моя всегда соглашалась со мной; она приказала заложить коляску, и к двум часам мы отправились.