Полина - Александр Дюма (1994)

Но письмо? Надобно прежде всего сжечь его. Я поднесла его к свече, оно загорелось, и таким образом все, что существовало и что не существовало более, превратилось в кучку пепла. Потом я проворно разделась, поспешила лечь в постель и задула в ту же минуту огонь, чтобы спрятаться от себя и скрыться в мраке ночи. Но сколько я ни закрывала глаз, сколько ни прикладывала руки к своему челу, я опять все увидела: это роковое письмо было написано на стенах моей комнаты. Я прочла его не более одного раза, но оно так глубоко врезалось в мою память, что каждая строчка, начертанная невидимой рукой, появлялась по той мере, как предшествующая исчезала; я читала и перечитывала таким образом это письмо десять, двадцать раз, всю ночь. О! Уверяю вас, что между этим состоянием и помешательством самое недалекое расстояние.

Наконец к рассвету я заснула, истомленная усталостью. Когда проснулась, было уже поздно. Горничная сказала мне, что госпожа Люсьен и дочь ее приехали к нам. Тогда внезапная мысль озарила меня: я расскажу все госпоже Люсьен; она была всегда так добра ко мне; у нее я увидела графа Горация; граф Гораций друг ее сына; это самая лучшая поверенная для такой тайны, как моя; само небо мне ее посылает. В эту минуту дверь комнаты отворилась и показалась госпожа Люсьен. О! Я искренно поверила тогда этому посланию. Я встала с постели и протянула к ней руки, рыдая; она села подле меня.

— Посмотрим, дитя, — сказала она через минуту, отнимая мои руки, которыми я закрыла лицо, — посмотрим, что с вами?

— О! Я очень несчастлива, — вскричала я.

— Несчастья в твоем возрасте то же, что весенняя буря, она проходит скоро, и небо делается чище.

— О! Если б вы знали!

— Я все знаю, — сказала мне госпожа Люсьен.

— Кто вам сказал?

— Он.

— Он сказал вам, что я люблю его?

— Он мне сказал, что надеется на это: не ошибается ли он?

— Я не знаю; я всегда знала любовь только по имени: как же хотите вы, чтобы я видела ясно в своем сердце и посреди смущения, ощущаемого мною, отличила чувство, которое производит его?

— О! Так я вижу, что Гораций прочел в вашем сердце лучше вас.

Я принялась плакать.

— Перестаньте! — продолжала госпожа Люсьен. — Во всем этом нет, как мне кажется, большой причины для слез. Поговорим рассудительно. Граф Гораций молод, красив, богат, свободен, вам восемнадцать лет; это будет приличная партия во всех отношениях.

— О! Сударыня!

— Хорошо, не станем говорить об этом более; я узнала все, что мне хотелось. Теперь пойду к мадам Мельен и пришлю к вам Люцию.

— Но ни слова, умоляю вас.

— Будьте спокойны, я знаю, что мне делать. До свидания, милое дитя. Перестаньте, вытрите ваши прекрасные глаза и обнимите меня.

Я бросилась к ней на шею. Через пять минут явилась Люция; я оделась и вышла.

Я нашла мать в задумчивости, но нежнее обыкновенного. Несколько раз во время завтрака она смотрела на меня с чувством беспокойной печали, и каждый раз краска стыда появлялась па лице моем. В четыре часа госпожа Люсьен и ее дочь нас оставили; мать была со мною такой же, как и всегда; ни слова не было произнесено о посещении госпожи Люсьен и о причинах, которые заставили ее приехать. Вечером, когда я по обыкновению подошла к матери, чтобы обнять и поцеловать ее, я заметила у нее слезы; тогда я бросилась перед ней на колени, спрятав голову на груди ее. Увидев это движение, она поняла чувство, которое мне его подсказало, обняла меня, прижала к себе и сказала: «Будь счастлива, дочь моя, вот все, что я прошу от Бога».

На третий день госпожа Люсьен от имени графа сделала официальное предложение.

А через шесть недель я была уже женою графа Безеваля.

X