Верни мои крылья! - Елена Вернер (2015)

Обескуражена. Расстроена, подавлена. Еще недавно Нике казалось, что вчерашнее переживание сделало ее ближе к Кириллу. Раньше из них двоих лишь она хранила знание о нем, в которое не были посвящены все прочие, – теперь и он знал о ней кое-что сверх безликой нормы. У нее был секрет, раскрытый Кириллом, пусть и против ее желания, но который она хотела сохранить нетронутым остальными. Она доверяла этому человеку, в глубине души надеясь, что он каким-то образом понимает ее больше всех других, и ей даже не нужно произносить вслух свою просьбу. Но все оказалось иначе. Сама Ника его не интересовала – только спектакль, и получив на руки козырь, он тут же пустил его в ход. Она почувствовала себя преданной, хотя и знала, что на то нет никаких причин. Просто он, такой близкий и родной, снова повел себя как посторонний, кем вообще-то являлся, несмотря на ее фантазии, и очевидность этого факта доставила ей боль. А просьба, даже приказ, Липатовой привела в ужас.

Она отказывалась, сначала робко, потом, по мере того как рос натиск Липатовой, все резче. Нет, и еще раз нет, исключено. Да, она занималась танцами, отрицать не имеет смысла. Но разве это каким-то образом обязывает ее ставить танец для «Троянской войны…»? Разве кто-то может ее заставить?

Худрук ушла ни с чем, и, оставшись одна, Ника перевела дух и вытащила из тумбочки сменную футболку – за время спора на ее собственной, под мышками, на середине спины и под грудью, расплылись пятна нервного пота. Появись сейчас Кирилл в поле ее зрения, она, возможно, не удержалась бы и сказала что-то необдуманное, несмотря на всю свою любовь к нему. Любовь? Кажется, она впервые призналась себе, что любит.

Но сейчас не время: бой еще не окончен. В другой ситуации Липатова оставила бы Нику в покое. Они довольно давно знакомы, и за эти годы Лариса Юрьевна привыкла относиться к девушке как к креслу или торшеру, который удобен еще и тем, что продает билеты, дежурит в гардеробе и на телефоне. А тут вдруг – хореография. Кто бы подумал, что торшер танцует и даже способен принести пользу спектаклю! Но влияние Кирилла оказалось удивительно велико. Ника не представляла, какими словами он убедил режиссера, но, вдохновленная им, Липатова не намеревалась отступать. А билась она обычно насмерть.

В обед худрук вызвала ее к себе. Здесь, в кабинете, в отсутствие привычной обстановки кассы, Ника чувствовала себя школьницей на педсовете. Если в этом заключался коварный липатовский план, то, надо признать, он был бы небесполезен – с кем-нибудь другим. В Нике же любое давление, запугивание и манипуляции порождали протест.

– Ну что, надумала?

– Лариса Юрьевна, – Никин голос соскользнул вниз регистра – таким увещевают упрямых детей. – Я ведь уже все сказала… Я не буду ставить танец. Я вообще не танцую много лет, забыла и то, что знала. Вы ведь даже не видели меня – как вы можете уговаривать?

– Для того чтобы ставить танец, Барышниковым быть не надо. – Липатова стала раздраженно копаться в ворохе бумаг, под которыми уже оказался погребен ее новый стол. – Тем более что я верю Кириллу. Он разбирается.

«Да он во всем разбирается!» – чуть не выпалила Ника в сердцах.

– Могу я идти?

– Видишь ли, в чем дело, – начала Липатова вкрадчиво. – Идти ты, конечно, можешь, но вот в чем загвоздка. В этом театре работают лишь те люди, кому не все равно. Кому небезразлично. Кто горит желанием делать все ради искусства, ради лучшего результата, и они отдают этому всех себя. А ты не отдаешь. Разве я прошу так уж много? Нет. Но ты ради каких-то своих… амбиций… отказываешься участвовать в жизни театра. Возникает вопрос.

Она не озвучила вопрос, но намек был понят. Раз она такая неблагодарная эгоистка, ей не место среди служителей Театру.

Вместо того чтобы вжать голову в плечи и покорно согласиться на все, что требуется, Ника покачала головой:

– Я не буду ставить танец.