Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

А сын бережно взял свою мамочку на руки, отнес на её кровать, осторожно укрыл одеялом и сел в кресло, стоящее неподалеку. Кому скажи, что двадцатишестилетний мужик до смерти боялся одного — что его мамка опять исчезнет.

А она спала. Что-то тревожное снилось ей, она хмурилась, пыталась что-то крикнуть, хрипела, ворочалась, стонала. А ребенок осторожно гладил её по лицу и тихонько приговаривал:

— Все хорошо, мам, я рядом, ты дома, спи, мамочка!

Пошел на кухню, надо же было что-то приготовить вкусненькое для мамы, вытащил мясо, нарезал, отбил, закинул в миску с чесноком и взбитыми яйцами, — знал, как она любит такие отбивные, а сам каждые десять минут на цыпочках входил в комнату — боялся, что приснилось ему это, и она опять исчезнет.

Повертел её рванину — бросить в стиралку побоялся, мало ли, расползется или ещё чего. По квартире уже поплыл запах жареного мяса, время подходило к трем, мамочка его все спала. Зазвонил домашний телефон, сын взял трубку, мужской голос спрашивал Варвару.

— Вы кто?

— Сергей, её побратим.

— Немного подождёте, она спит?

— Да, жду.

— Мам, мамочка, — тихонько дотронулся до неё сынок, — мам тебя Сергей какой-то спрашивает.

Варя вздрогнула, вскинулась бежать и увидела напряженные глаза самого родного человека — сына.

— Ох, Дань, прости, но я наверное ещё долго буду так вскакивать и дергаться, десять месяцев войны, они не скоро забудутся.

Данька принес трубку, Варя поговорила, встала, умылась, причесалась.

— Ох, к пяти надо в милицию-полицию — фу! — она передернулась. — Знали бы те, кто переименовывал, как ненавидят там это слово! Во что хоть одеться, все ведь как на вешалке теперь.

— Мам, а те брючки, что я сильно любил, когда маленький был, они точно тебе как раз стали. Я тут в кладовке вещи перебирал — тоска, знаешь, какая была, нашел эти брючки. — Он пошел в кладовку и принес их. — Прикинь!

Варя надела.

— И эти брючки стали свободными в талии и на попе. Где мое рванье? Там поясок такой был, старенький.

— Мам, выкинуть хотел, да подумал, что мало ли…

— Правильно, сын, подумал, этот поясок — самый что ни на есть драгоценный подарок для меня.

— Расскажешь?

— Сыночка, рассказов будет много, но прошу тебя — никому ничего не рассказывай, даже своему Лаврику и то не надо. Скорее всего, будет много шумихи, вранья, неверия и всякого разного, наверняка какие-то журналисты и всякая другая братия заинтересуются, да мало ли кто ещё. Ты ничего не знаешь, я после пережитого замкнутая и неразговорчивая стала.

— Хорошо, мам, вижу, вон, виски все белые, ты у меня как эта, из Индии, которую убили тогда.

— Индира Ганди, думаешь? Сыночка, мальчик мой, какой ты у меня повзрослевший стал без меня.

— Повзрослеешь тут, тоже вон седые волосы появились. Хорошо, номер вашей машины сзади едущий на грузовике водила запомнил, тут такой шухер был, пропали люди среди бела дня, а тебя соседка видела, что ты к знакомому садилась, вот и установили через неделю всех вас. Мы все, у кого пропали, с тех пор часто созваниваемся, знаешь, как истово верили, особенно бабуля Петровна, Игоря Миронова, она нас всех матом крыла постоянно, никому не давала скулить. Такая бабулька — я в неё влюбился просто. Мам, я мясо твое любимое — отбивнушки приготовил.

Варя поцеловала своего сыночка:

— Спасибо, мальчик, только отвыкла я от такой пищи, прости, но пока не могу, побаиваюсь.

Мамуля поклевала как птичка, а сынок никак не мог наглядеться на такую родную и в то же время совсем другую, маму. Варя начала одеваться, подвязала брючки своим стареньким пояском, выбрала из многочисленных нарядов джемпер самого маленького размера, спасибо, обувь подошла.

— Дань, вот чоботы и кухвайку надо выкинуть.

— Смешно, — улыбнулся сын, — кухвайка. Мам, тебя проводить?

— Мужики за мной заехать обещали, но мало ли, пошли.