Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

Он вставил флешку, и первый же кадр оттуда поразил его — Гринька и Василек, одетые в немыслимое рванье, худющщие, замурзанные, но безмерно счастливые улыбались в объектив, посередине стоял волк. Данька завис, внимательно-внимательно разглядывал пацанов и Волчка, потом начал смотреть дальше, впечатлил Леший.

— Мам, это же настоящий Леший!!

— Его там так и зовут.

— А этот пацан — командир отряда. Партизан? Да он же совсем не тянет на командира?

— Потянул вот.

Данька подолгу рассматривал каждый кадр, увидев Ищенко в будке лудильщика аж присвистнул: — Ни фига себе!

Долго вглядывался в худые лица бывших пленных, полюбовался на Стешу, восхитился косами её и Полюшки.

Затем сначала недоуменно, а потом все внимательнее всматривался в фотографии своих родственников.

— Мам, это же… — как-то неверяще спросил он, — это же наши брянские? Кого-кого, а вот этого пацана-деда Гришу я всегда узнаю. Мы же к нему заезжали, и твой любимый дядюшка Ваня, тоже узнаваем. А это наш прадед? А этот сухонький дедок?

— Это мой прадед, твой уже пра-пра, Григорий.

— Мам, а это? Понял, это наш Никифор, погибший в Польше?

Варя кивнула, слезы опять полились.

— Мам, но ему лет четырнадцать от силы? Он же мелкий?

— Тут шестнадцать, на следующий год — погибнет. — Варя разрыдалась. — Ох, Данька. Я… там… так было горько, когда я его увидела, он такой мальчик, чистый, наивный… ты представить себе не можешь, как это все страшно. Вот там, видишь, два парнишки, спасенные Лешим, повыше — его сын, про них — потом, а который пониже… Он же со своей батареей остался прикрывать отход наших, знал, что все тут и останутся. Там же весь бугор перепахан снарядами, лупили по ним прямой наводкой, а у них уже снарядов не было… Мальчишечка нецелованный, хорошо — деды нашли и услышали, что дышить, а у нас таблетки были, я своим на Урал много чего прикупила, у мужиков в машинах аптечки. Антибиотики были, кой кого вытащили с того света почти. Фильмы, книги, но видеть воочию…

— А папаня твой где?

— А папаня мой не заслужил быть в кадре, он и тогда уже такой был, говнюк.

— О, вот твой немец-перец.

Сын замолчал, вглядывался в необычно сияющую мамку и счастливого, молодого, его примерно ровесника-немца, бережно обнимающего её.

— Ну что, ма? Хорош мужик, видный — здесь он по-человечески выглядит, а то как рыба замороженная вон в компе.

— Дань, он только со мной таким и был, вечерами и ночью, а днем — замурованный наглухо, тоже уметь надо, знать про будущее и держаться, не сорваться. Я его когда вначале увидела — звала жердяй и сухостой. Он говорил «сукостой».

— Ладно, — вздохнул сын, — родишь мне братика или сестричку — будет наполовину моим ребенком.

Ищенко, бледный, но довольный, встретил всех радостным возгласом:

— А, явились бродяги!

Сидевшая возле и державшая его за руку жена, всегда такая важная дама, порывисто вскочила и, обняв Варю, разрыдалась:

— Варь, я никак поверить не могу, что вы здесь!! Живые!

— Люда, все хорошо, видишь, мы с ним какие стройные и молодые стали?? Он у тебя про давление и диеты забыл, волновался, что не признаешь во вьюноше его.

— Ох, извините меня!

Людмила уставилась на всех пришедших:

— Какие вы все стройные, худенькие.

— Диета у нас была, экзотическая, оккупационная, — улыбнулся Иван. — Зато никаких тебе болячек.

Немного поговорили, Ищенко тоже подтвердил:

— Неча про нашего Герби кому-то ешче знать!!

В бокс заглянула медсестричка.

— Пожалуйста, закругляйтесь — шесть человек сразу — это…

— Все, Николаич, мы пошли. Поправляйся — теперь можно не дергаться — дома мы.

А в милиции — все упорно не называли МВД по-новому, их немного обрадовали: