Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

У всех, кто получил похоронки и извещения о без вести пропавших, всколыхнулась такая надежда, и ждали матери и жены своих ушедших на проклятую войну, многие — до конца жизни.

Был трудный разговор у Стеши со Степаном, он не обвинял, не корил её, понимая, что никто не виноват — виновата война, что завязала людские жизни таким уродливым узлом.

Стеша с болью смотрела на такого умученного и постаревшего мужа, а он, наоборот, любовался ею.

— Стеш, я там, ещё у фашистов, был уверен, что долго не протяну, не надеялся уже ни на что, еле ноги таскал… да вот Пашка Краузе подвернулся. Вытащили меня с Карлом Ивановичем, я у старого Краузе немного в себя пришел. А после освобождения… посчитали, что маловато было концлагерей… я тебя ни в чем не обвиняю — знаю, что с кем попало ты бы не стала, да и дочка твоя, она такая забавная, рожи мне корчит. В общем, Стеш, если примешь меня — буду ей настоящим батькой, своих-то у меня, скорее всего, уже никогда не будет!

— Ох, Степа, сколь же тебе досталося!! Дай мне время подумать!

На том и порешили, а через пару дней пришла к Стешке бывшая свекровь — Абрамиха, которая ни разу ни одним словом не обидела Стешу и Дуняшку — наоборот, всегда была добра к ним.

— Стеш, чаго ты тянешь, ведь ня вернется твой второй муж? А Степан, он ночи не спит, сама же видишь, что от него осталося. Как мать тебя прошу, сойдитеся, чаго ж вам делить, дочка вон растеть? А и сынок, глядишь, оживееть при вас-то. Стеш, — она взглянула на неё, — Стеш, он хоть нямного поживеть. А так… второй раз яго… — она всхлипнула. — Стеш, ежли чаго, я сама его заем.

И столько горя и муки было в глазах Степановой матери, что Стешка, вздохнув, сказала:

— Сама уже так надумала, чаго ж добивать-то яго?

Степан понемногу оживал, особенно способствовала этому шустрая Дуняшка.

— От, отцова натура!! — ругалась на неё Стеша, имея в виду Игоря, маленькая Миронова сердито заступалась за Степу.

— Батька мой — холосый! — никак не давалась дочке буква «Р», хотя рычали они со Степаном все время.

Степан понемногу оттаивал, здоровьем был слаб, мало что осталось от того, довоенного ухаря, но Самуил, уже отошедший от дел, постоянно наблюдал за ним, да плюс горячая любовь малышки — что Степан, что Дуняшка души друг в друге не чаяли.

Деток совместных так и не было, Степан утешал Стешку, которая во что бы то ни стало хотела родить ему сына — за все его муки и страдания.

Степан искренне любил их с дочкой, и многие бабы завидовали, пытались пара-тройка раскрыть было глаза ему, но он только ухмылялся и никак не отвечал на подколки и намеки. Зато мать его чихвостила недоброжелательниц на всю деревню.

И случилось таки-чудо, аж в пятьдесят пятом, когда уже и Стеша перестала верить, и народился у них мальчик, названный Пашкой. Подросшая Дуняшка ревновала именно отца к братику, привыкла, что батька был только её.

Никто не знал в деревне, даже верный Панасов адъютант в то время — Гринька Никодимов по уличному, что был у Степана с Панасом долгий разговор.

Много чего рассказал Панасу Степан, а потом достал аккуратную коробочку размером со спичечный коробок, и передал Панасу, тот прочитал написанные готическим шрифтом, аккуратные русские буковки:-«Для моя любимый Варья».

— Очень просил, Панас, чтобы ты сберег это, он как-то странно выразился:

— Я ест уверен, Гринья и Васильок, жива останут, но етцт-сичас, надо етот пакет старший отдават, надежд… надьёжно будет.

— Там, как я понял, какой-то Варе письмо. И ещё-Герберт, Пашкин друг, явно любит русскую Варю.

— Но как же ты смог сберечь вот это? — Искренне удивился Панас. — В лагере-то??