Сороковые... Роковые - Надежда Михайловна (2016)

— Ничё, девки, — гудел он потихоньку, — не может того быть, что Россия загибнет, вот погодите, нарвется немец на пердячую косточку, и выбьют ему зубы, как Суворов говорил: «Русские прусских всегда бивали». Получили под Москвою, от ещё и в Берлине будем!

— Дай-то Бог, — кивала Ефимовна, — мы теперь все в церковь ходим, стоим, молимся про себя за наших-то, вслух ведь не скажешь, Агашка там постоянно крутится. Вроде как батюшке помогает, а то в деревне не знають, что Бунчуку все докладает.

— Записки о здравии и помине читает, а тут бабка Вишня её позорила, на усю дяревню, — смеясь сказала Стешка, — Агашка углядела у записке о помине раба божия Викентия и понеслась к Бунчуку. Тот прибег у церковь и хотел было заарестовать Вишню, а та дюже удивилсь, за чаго.

— А за то што ты мяне на помин написала.

— Хто сказав? Ах ты ж гадюка языкатая, до чаго ж ты гадина подлая. Прежде чем бяжать докладать, успомнила ба, што батька у мяне Викентий прозывался, не погляну, што здеся Викешка. Выдяру тябе усе волоса, ах ты ж подлюка подлая.

Весна не радовала штрумбаннфюрера Герберта фон Виллова совсем — настроение было под стать этой мерзкой весне в бедном, забытом Богом, углу Орловщины — райцентре Раднево. Грязь, серое небо, с которого непрестанно сеял мелкий дождь. Казалось, там, наверху, кто-то упорный тщательно просеивал сквозь мелкое-мелкое сито огромные потоки воды… и не верилось, что где-то светит солнце, и весна семимильными шагами шагает, оставляя после себя нежные ростки зелени.

— Брр, мерзость! — передернулся Герберт.

— Герби! — окликнул его Фридрих — старший брат его друга и однокурсника Пауля Краузе. — У нас в казино вечером будет заезжая певичка. Ну, не Марлен, но голосок имеется, придешь? Хватит сидеть отшельником, я велел закрыть архив после семи вечера, от твоей работы скоро взвоют все сотрудники. Да и по такой погоде только и остается сидеть за столиком и попивать кофе с коньяком. Признаюсь, у меня есть несколько бутылочек «Камю», так что жду тебя в казино, отказ не приму!

Герберт кивнул и, сморщившись, сойдя с крылечка, обреченно пошел по самому краешку дороги, стараясь как можно меньше вымазать начищенные до блеска верным Руди сапоги. Попадающиеся редкие прохожие старались уйти с пути мрачного фашиста, а поскольку места не оставалось, то люди наступали в лужи и грязь, чтобы пропустить фрица. Почти у самого дома, где квартировал Герберт со своим Руди, навстречу ему шлепали два мальчишки, один постарше успел отойти, а младший растерялся и застыл на месте, глядя на офицера огромными голубыми глазищами, которые на чумазом личике смотрелись как очень красивые цветы, выросшие на мусорной куче.

У Герберта что-то в душе дрогнуло, он остановился и жестом показал старшему, чтобы он забрал малыша. Шустрый старший схватил мальчишку и пыхтя перекинул через невысокий штакетник, в чей-то сад, и запрыгнул сам.

— Герр майор, Вы пожалели этих босяков?

— Руди, посмотри, что у них на ногах, и замолчи!

Как раз подошли к чистенькой хате, где разместили важную птицу из Берлина, в доме по соседству с Фридрихом Краузе.

Хозяев, конечно же, выселили, и в хате хозяйничал Руди — Рудольф Гельм, находящийся возле Герберта с семилетнего возраста, бывший ему и за няньку, и за дядьку, и за камердинера, и теперь вот за денщика.

Он по-свойски ворчал на Герби, когда никого не было рядом, а при людях это был исполнительный, недалекий, пожилой мужчина. Герберт дружески посмеивался не так давно над ним:

— Руди, ты не устал меня опекать, женюсь вот, так ты и в первую брачную ночь советы будешь давать мне?

— Сам разберешься, не маленький. Вон уже двадцать восемь стукнуло, — ворчал Руди.

Да только вот не заладилось с женитьбой у Герберта, и если бы не Руди… скорее всего, и Герберта уже не было в живых. Фон Виллов выкинул свои черные мысли из головы.