Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

Он встал, приветствуя меня, протянул руку, будто мы не здоровались сегодня и не вместе слушали лекции, запер дверь, величественным жестом указал на стул, приставленный к столу для посетителей, перпендикулярный к его — хозяйскому, и уставился на меня оценивающим взором. Смотрел сверху, потому что был много выше, и вроде примериваясь, как бы получше заглотнуть меня, и я почувствовал себя кроликом перед удавом.

— Ну, давай раскинем карты, старик!

Абсолютно ничем Тюбик не оскорбил меня, наоборот, проявил симпатию, гостеприимство и заботу, почему же расхожее слово «старик», и тон его, и взгляд, и этакий царственный жест покоробили меня?

Конечно, я мог поддаться своему интуитивному чувству и выйти вон, хлопнув дверью, но в моём кармане был лишь рубль с мелочью, просить у отца я не мог, а идти на вокзал вместо занятий да ещё в февральский холод не хотелось. И я, ощутив липкую, отвратительную слизь холуйства, проглотил горькую слюну и… покорно приготовился внимать властелину. И тут же разозлился на свою холуйскую покорность.

Если бы я тогда прислушался к себе и поверил бы своему чувству!..

— Для начала просьба, — мягко заговорил Тюбик. — Конечно, мы с тобой старые школьные друзья, но, понимаешь, старик… я прошу тебя, при посторонних не зови меня Тюбиком, забудь ты эту дурацкую кличку!

Я, вытаращив глаза, уставился на Тюбика.

Оказывается, я не помню его имени. Фамилия его — Скопов, а зовут… А отчества я вообще сроду не знал.

— Как твоё отчество?

— Валентин Аскольдович я, — сказал он просительно. — Ты, старик, не обижайся. Власть она обязывает. Ну, договорились? — Тюбик облегчённо вздохнул, будто одолел тяжкий перевал. — Вот и ладно, а теперь дело. Сначала об обстановке. Я знаю, ты далёк от общественной жизни, в политике ничего не смыслишь, для тебя что наши семидесятые, что пятидесятые наших родителей — всё равно, но от времени очень многое зависит. Сумеешь понять ситуацию, научишься дышать обеими ноздрями, проживёшь — во! — Он поднял вверх большой палец с холёным, аккуратно округлым и блестящим ногтём. — Я открою тебе секрет: жить можно. Как ты думаешь, что нужно для удобной жизни? Прежде всего, старик, — связи и деньги. Сечёшь? Связями я обеспечу тебя. Деньги, коли с умом, возьмёшь сам — благодаря этим связям.

Я сидел с разинутым ртом — вот так Тюбик! То есть не Тюбик — Валентин Аскольдович. Когда успел? Или он всегда такой был?

— Я ведь, Птаха, совсем не жадный, я ведь надёжный друг. Сам живу и других обеспечу чем смогу. Тебя я знаю как облупленного! Ты — благородный! Не способен на низкий поступок. Значит, ты меня, Птаха, не предашь! И я — твой, с потрохами. Потому и протягиваю руку, что не сомневаюсь в тебе. Я, Птаха, подал заявление в партию. Тебе советую сделать то же. Не упусти момент. Нужно всё делать вовремя. Нужно уметь заявить о себе. Значит, заработок такой: соц. заказ — серия картин о доярках и пахарях. Нужно поднять престиж деревни, показать её в лучшем виде. Тебе — высокая оплата, премии, почёт и т. д. Уверяю тебя: будешь в полном порядке! Я и Сан Саныча вытяну, только в другую епархию. Я всех своих подниму. У меня мускулы — во! Все усаживайтесь, вывезу.

Тюбик хвастался. Светился довольством. Был убеждён: он — благодетель, радетель о нашем благе и наших животах. Он ждал от меня благодарности.

Я встал и пошёл к двери.

— Ты чего это?! — Тюбик вскочил, растерянно затоптался передо мной.

— Извините, Валентин Аскольдович, я спешу, я совсем забыл, у меня срочное дело.

— Ты чего это? Ты зачем это так официально? Ты чего это? Я же от всей души!