Жизнь сначала - Татьяна Успенская-Ошанина (2008)

Он и обычно встречает тишиной, но обычно я знаю: Тоша или стоит перед мольбертом, или готовит еду, или стирает. В тот день меня встретила тишина бездействия. В гостиной — в Тошиной мастерской Тоши не было. На кухне не было. Я кинулся в спальню.

Она лежала как-то странно, согнувшись, притянув коленки к груди, как ребёнок, — худенькая и маленькая.

Она плыла у меня перед глазами: то приближалась, то удалялась и исчезала, никак я не мог собрать её в фокус.

«Я пьян», — с ужасом понял я.

— Тоша! Тошенька! — Первый раз в жизни я назвал её так. — Что случилось? Тошенька?! — лепетал я.

Она повернула ко мне улыбающееся, очень бледное лицо.

— Ничего страшного. Обыкновенный аборт. Только почему-то сильно режет.

— Зачем?! — выдохнул я. И прикусил язык. Я сам мог ответить — зачем. Тут её-то одну не в состоянии содержать, себя-то устроить никак не могу, куда с ребёнком?!

Но о ребёнке я тут же забыл — ей больно, что-то режет! И будто я был с ней одним существом — почувствовал рези в животе. Пьяный дурман рассеялся.

— Тошенька! — Я гладил её руки, её плечи. — Ты голодна. Чем накормить тебя? Давай я приготовлю.

«Приготовлю?» — подумал холодея. Да за всю жизнь я себе яичницы не поджарил. В глубине души понимаю, женщина — такой же человек, как мужчина, но мой папик установил в доме порядок: его и меня надо обслуживать. Чайную ложку, что рядом с ним в ящике стола лежит, он потребует подать, о какой готовке может идти речь?! Мама ходила за нами следом, подбирала разбросанные вещи.

— В холодильнике есть печёнка. Сумеешь поджарить?

Я сорвался с места, готовый нестись и в тот же миг зажарить всё, что только она ни попросит.

— Погоди, — остановила она меня. — Сначала вымой холодной водой, потом ножом сними плёнки, посоли, обваляй в муке, тогда клади на раскалённую сковородку с маслом. Мука на полке.

Голос её слаб. Ни кровинки в лице. Ей больно. А вдруг она умрёт?

— Я в самом деле голодна! — улыбнулась она. Храбрый заяц!

В одну минуту я разделал печёнку. Её было кот наплакал — получилось шесть небольших кусков. А масла в холодильнике не оказалось. Магазин на углу. Сбегаю за минуту. Но у двери я резко затормозил: на какие шиши куплю? У меня же ни рубля. Пропил, скотина!

Попросить? Язык не повернётся. Что делать?

Вернулся на кухню и застыл посередине. «Скотина, подонок, дрянь», — честил себя. Тупая башка не умела найти выхода.

И тут я увидел бутылки из-под кефира. Они стояли в самом углу кухни, три чистых бутылки. Из детских походов с мамой в магазин я знал: их же можно продать или обменять на молочные продукты! Целых сорок пять копеек! Да у меня завалялось копеек пятнадцать. А сколько стоит масло?

Масла получилось сто пятьдесят граммов, да ещё сдачу дали.

Сковородка потрескивала, когда я бросил в неё сразу половину купленного масла. Масло почернело. Я испугался — что теперь будет? Потоптался перед шкворчащей, плюющейся сковородой и вывалил все куски печёнки сразу.

Что делать дальше, я не знал, сковорода трещала и продолжала громко плеваться.

Я видел, мама переворачивала котлеты лопаткой. Лопатку не нашёл, стал переворачивать ножом, но нож был узким, а кусок широкий, и переворачивалась печёнка плохо. Всё-таки, весь взмокнув, перевернул.

Готово? Не готово? На свой страх и риск выключил сковородку. Я смотрел на почерневшую корочку печёнки и обливался холодным потом: вдруг не то сделал?

Понёс печёнку в самой красивой тарелке.

— Большое спасибо, — слабым голосом сказала Тоша. Не села, так, лёжа боком, и стала есть. Жевала медленно, долго, и я не мог перевести дыхание, вдруг печёнка сырая? — Вку-усно, — протянула она по-детски. — Я думала, не дождусь тебя, умру с голода.