The Мечты. О любви - Марина Светлая

— Ну да. У меня тоже, конечно, яблоко оказалось… креативное, — задумчиво проговорил Малич и сердито проворчал: — Но скажи мне, Рома, вот почему все все знают, а я — как муж в плохом анекдоте?

— Что знают? — попытался было уйти в несознанку Роман, но это была секундная слабость. Запнулся на полуслове, снял с носа очки, потер переносицу и вздохнул: — Да вообще-то… мне казалось, что Богдан и Юля вам скажут… Не сказали, да?

— Я нихрена не понимаю! Как такое вообще могло случиться?

— А вы думаете, я понимаю? Мне кажется, что даже они сами — не очень понимают.

— И все отмалчиваются, — сдержанно бушевал Андрей Никитич.

— Я — не отмалчиваюсь! Я — не уполномочен! Это разные вещи!

— Но ты можешь навести порядок, потому что мужик здесь — твой сын. Я очень надеюсь, что он это понимает.

— Андрей Никитич, мой сын — несомненно, мужик. Но это все всплыло совсем недавно. И если бы я не заметил… Черт… Они бы между собой сперва разобрались, а? Они даже друг друга в этой истории перемолчали за десять лет!

— Какие еще десять лет? — удивленно проговорил Малич. — Десять лет назад Юлька в школе училась.

— Ну и Богдан десять лет назад в школе учился. И влюбился в вашу дочь, уж не спрашивайте при каких обстоятельствах — понятия не имею! Тусил у меня в «Золотом береге», чтобы к ней ближе на свидания бегать. Вы что? Не знали?

Андрей Никитич ответил не сразу. Конечно, он не знал. Хотя, если подумать, сам виноват. Пропустил. Понадеялся, что это просто голова включилась, когда Юлька передумала в актрисы подаваться. А по всему выходит, что не просто…

— Значит, Роман Романович, придется и нам с тобой наверстывать упущенное.

— Что вы имеете в виду? — почуяв, что опасность, угрожающая непосредственно ему лично, частично отступила, перешел на деловой тон Моджеевский.

— Будем довоспитывать наших бестолочей, — вздохнул Малич.

— Прекрасно! Это я всегда за! С чего предлагаете начать?

— Вправим им мозги. Иначе они еще десять лет будут фигней страдать.

— Как скажете. Кстати, а мне теперь вас сватом называть можно? Или пока сохраняем дистанцию тестя и зятя?

— Ты совсем рехнулся, Рома? — поинтересовался Малич.

— Ну это бы как-то уравнивало наши позиции, нет?

— Сначала на сына твоего поглядим, — отрезал тесть.

— Он у меня, между прочим, золотой ребенок! В Лондоне учился, в компьютерах шарит, корпорацией управляет. Так что присматривайтесь внимательно, какого парня готов вам безвозмездно отдать в семью.

— Да уж, золотой… — задумчиво повторил Андрей Никитич. — В общем, поглядим.

На том и порешили.

Но то, что нужно что-то делать и как можно скорее, Моджеевский слишком хорошо понимал. Со всех сторон узаконить и обеспечить легальность текущего положения дел. И причин тому было немало — от тупо репутационных до банального желания поскорее вступить в эру определенности. В конце концов, в свете всего, что происходило за не такую уж и короткую жизнь Романа Романовича, он отдавал себе отчет, что Юля — отличный вариант для такого, как Богдан. Собственно, Богдан сам определил ее как «свое». Еще тогда, в школе. Наверное, потому и молчал и никогда ничего не рассказывал. Не пускал в то, что принадлежало только ему. Буква «Ю» как обозначение самого главного контакта в телефонном справочнике проложила курс слишком многому в его жизни. На что тут теперь-то пенять?

Подойдя к сонному Ринго и почесав его между ушей, Роман усмехнулся. А потом, снова нацепив на нос очки, отправился на поиски своей благоверной, чтобы найти ее в районе кухни, где Женя с самым вдохновенным видом отправляла в духовку любимый Ромой пирог.

— Крамбл? — обрадовался Моджеевский, решив не подкрадываться со спины, а окликнув из дверного проема.

Разобравшись с пирогом, Женя повернулась к мужу и с подозрением спросила:

— У нас все в порядке? Все живы и здоровы?

— Конечно! Ты же помнишь, что я тебя люблю, да?