Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Я боялась, что кто-нибудь остановится и попытается выяснить, в чем дело, или… предложит помочь. Что тогда?

Мимо проехал джип, за рулем которого сидел тот, кто отговорился от солдата. Он в упор на нас посмотрел, но сделал вид, что не узнает.

Тот человек не вернется, твердила я себе. Сколько нам еще вот так сидеть и ждать? Куда теперь податься?

Махтаб молчала. На ее личике было более решительное выражение, чем раньше. Она направлялась домой в Америку.

Человек не вернется. Теперь я в этом уже не сомневалась. Дождемся темноты. А там надо будет что-то предпринять. Но что? Самостоятельно продолжить путь, пройти через горы и попасть в Турцию? Может, стоит отыскать контрольно-пропускной пункт и отдать на поруганье наши мечты, а возможно, и самих себя? А что, если мы просто замерзнем среди ночи и погибнем, обнявшись, где-нибудь у шоссе?

Человек не вернется.

Я вспомнила историю, давным-давно рассказанную мне Хэлен, – об иранке с дочерью, которых вот так же бросили. Девочка умерла. Мать еле выжила, но в результате выпавшего на ее долю испытания потеряла все зубы. У меня из головы не шел образ этой многострадальной женщины.

Парализованная холодом и паникой, я не заметила приближения красной машины. Я обратила на нее внимание лишь тогда, когда она, притормозив, съехала на обочину.

Человек вернулся! Он быстро помог нам влезть в машину и велел водителю ехать.

Минут через пятнадцать мы остановились перед домом, стоявшим чуть поодаль от шоссе. Это был квадратный белый цементный дом с плоской крышей. Подъездная дорога, огибая его, вела во двор, где лаяла грязная дворняжка и бегали по снегу полуголые, босоногие дети.

Всюду сушилось белье – замерзшими, причудливыми фигурами оно свешивалось с древесных суков, болталось на столбах и в оконных рамах.

Женщины и дети, сгрудившись, рассматривали нас. Женщины были хмурые, некрасивые, с огромными носами. Очень высокие, в своих курдских костюмах они казались необъятными, этот эффект усиливался за счет огромных турнюров, превосходивших размерами мои. Они глядели на нас с подозрением, уперев руки в бока. – Живо! – сказал «человек, который вернулся». Он обвел нас вокруг дома, и через черный ход мы вошли в прихожую. Тут несколько женщин жестом велели нам разуться. Усталость и страх брали свое. Я вдруг утратила ощущение реальности.

Женщины и дети продолжали таращить на нас глаза, пока мы стаскивали обледеневшие, облепленные грязью башмаки. Нас проводили в большую, холодную, пустую комнату. Какая-то женщина жестом велела нам сесть.

Мы опустились на жесткий, грязный пол и не без настороженности, молча воззрились на особу, которая в свою очередь не слишком-то дружелюбно смотрела на нас. Единственным, что нарушало однообразие голых беленых стен, были два оконца, забранные металлическими прутьями, и фотография мужчины, скуластого курда в меховой шапке наподобие русской.

Одна из женщин разожгла огонь и вскипятила чай. Другая предложила нам несколько кусков черствого, смерзшегося хлеба. Третья принесла одеяла.

Мы плотно в них завернулись, но не могли унять дрожь.

Интересно, о чем думают эти женщины? О чем говорят друг с другом на непонятном курдском диалекте? Знают ли они о том, что мы американки? Неужели курды тоже ненавидят американцев? Или мы союзники в общей борьбе против засилья шиитов?

«Человек, который вернулся» молча сел рядом с нами. Я понятия не имела, как теперь будут развиваться события.