Только с дочерью - Хоффер Уильям, Махмуди Бетти (1994)

Водитель свернул с большака и поехал по бездорожью – каменистой, бугристой местности, явно не предназначенной для автомобиля. Проехав с полмили, он остановился и позвал нас обратно в кабину.

Мы продолжили путь, самостоятельно прокладываемый нашим четырехколесным транспортным средством. Время от времени нам попадались то хижины, то стадо тощих овец.

Человек в центре вдруг указал на одну из вершин. Я подняла голову и вдалеке разглядела одинокий профиль мужчины, стоявшего на горе с винтовкой наперевес, – караульный. Человек в центре покачал головой и что-то пробормотал. По мере продвижения вперед он указывал на других часовых, охранявших горы.

И вдруг резкое «бах!», которое ни с чем не спутаешь, – тишину дикой местности прорезал ружейный выстрел. За ним грянул второй, эхом прокатившийся по горам.

Водитель резко затормозил. И он, и сопровождающий позеленели от страха, отчего мне стало и вовсе не по себе. Махтаб тесно жалась ко мне. Солдат, на ружье которого был взведен курок, бежал к нам; мы сидели в напряженном молчании. На нем была форма цвета хаки, стянутая на поясе. Мне в руку сунули паспорта. Не зная, что с ними делать, я спрятала их в сапог и, крепко обняв Махтаб, стала ждать.

– Не смотри на него, – шепнула я Махтаб. – И ничего не говори.

Солдат осторожно приблизился к окну грузовика, наставив дуло на водителя. Я замерла от страха.

Он что-то сказал на незнакомом мне языке. Пока мужчины энергично объяснялись, я старалась на них не смотреть. Оба повысили голос. Солдат заговорил злобным, оскорбительным тоном. Махтаб сжала мне руку. От страха я чуть дышала.

Наконец – мне показалось, что прошла целая вечность, – солдат отступил назад. Водитель и его спутник обменялись взглядами и вздохнули с нескрываемым облегчением. Видимо, солдат поверил в рассказанную водителем легенду.

Мы снова тронулись в путь по бездорожью, подскакивая на ухабах до тех пор, пока не добрались до скоростного шоссе. Мимо нас в обоих направлениях мчались военные машины. Вдали мы завидели контрольно-пропускной пункт; не доезжая до него, водитель притормозил у обочины и жестом велел нам вылезать. Наш спутник тоже вышел из джипа и повел нас за собой. Значит, надо было обойти контрольно-пропускной пункт.

Проводник вывел нас в открытое поле – горное плато, покрытое снегом, льдом и смерзшейся грязью. С контрольно-пропускного пункта оно прекрасно просматривалось. Я ощущала себя мишенью в карнавальном тире. За несколько минут мы пересекли поле и вышли на другое оживленное шоссе.

Я предположила, что здесь нас должен подобрать либо джип, либо красная машина, о которой говорил Мосейн. Но вместо того, чтобы ждать у обочины, проводник повел нас краем шоссе. Мы шагали за ним – замерзшие, измученные, сбитые с толку.

Мы шли и шли – причем по ходу движения транспорта, что было опасно, – то вверх, то вниз по холмам, с равномерной скоростью, не замедляя шаг даже тогда, когда мимо с ревом проносились огромные военные грузовики. Иногда мы поскальзывались на заледеневшей грязи, но и это было не помехой. Махтаб ни разу не пожаловалась.

Так продолжалось примерно с час, пока наконец наш провожатый не увидел пятачок утоптанного снега перед почти отвесным холмом. Он жестом предложил нам присесть отдохнуть. С помощью нескольких слов на фарси, подкрепляемых жестами, он велел нам дожидаться его здесь. И быстро удалился. Мы с Махтаб сидели на снегу, полностью предоставленные сами себе, провожая глазами человека, который исчез за гребнем длинного обледенелого холма.

С какой стати ему возвращаться? – думала я. Здесь противно. Амаль заплатил им всем вперед. В нас только что стреляли. Спрашивается, зачем ему возвращаться?

Не знаю, сколько времени мы там просидели – в ожидании, недоумении, тревоге и молитвах.