Пташка - Ксения Скворцова

Гнеда не успела опомниться, как её подхватили и потащили к той самой стене, из которой торчали заржавленные крюки. Видно, что воям нечасто приходилось проделывать подобную работу. Они действовали неумело и смущённо, не поднимая глаз ни на пленницу, ни друг на друга. Особенно долго им пришлось провозиться с наручами, которые оказались слишком широки для худых запястий Гнеды, так что в конце концов они сдавили оковы настолько туго, что на руках девушки проступили кровавые полосы.

Цепь растянули по стене, и Гнеда повисла на ней, обездвиженная и почти нагая. Закончив, гридни отступили, но никто из них не смотрел на девушку. Лишь Стойгнев с мрачным удовлетворением взирал на свою пленницу, будто не замечая, как дрожало её истощённое тело.

— У тебя вся ночь на воспоминания, — ядовито прошипел он, и Гнеда подняла на него лицо.

— Клянусь именем своего отца, Ингвара Бориветрича, что никогда не замышляла против тебя, Стойгнев, и что прибыла в Стародуб одна, — собрав все оставшиеся силы, проговорила девушка с неизвестно откуда взявшейся твёрдостью.

Кажется, этот её последний, прямой взгляд посеял тень сомнения в сердце князя. Он прищурился.

— Что бы ни произошло — хоть пожар, хоть потоп, — никого к ней не впускать! И глаз не сводить! — рявкнул Ивар, покидая темницу размашистыми шагами.

Гнеда опустила голову. Она позволила стону боли вырваться из груди, только когда на дверь упал железный засов.

***

Пробуждение было резким и неприятным. Он дышал, словно кто-то пытался вырвать его лёгкие, загнанно и надрывно, и стоило юноше подняться, темнота заволокла очи, а в висках отозвался болезненный гул.

Пить.

Рука потянулась к столу и схватила первую попавшуюся чашу. Он сделал жадный глоток, но тут же с отвращением закашлялся, выплюнув кроваво-чёрную жидкость.

Воды, неужели, тут нет простой воды?

Ивар поднялся с постели, борясь с желанием позвать слуг. Он не хотел никого видеть. Он не хотел, чтобы видели его.

Сердце стучало так сильно, будто жило своей, отдельной жизнью, будто бежало куда-то, пытаясь позвать его за собой.

Князь, наконец, добрался до кувшина с водой. Не утруждая себя вознёй с поиском чистого кубка, он принялся пить прямо из горла, чувствуя, как с каждой каплей становится легче. Палящий жар, жгущий нутро, понемногу рассеивался.

Отставив почти пустой сосуд, Ивар снова сел на кровать. За окном было темно, и он подумал, как ненавидит позднюю осень, когда невозможно разобрать, ночь на дворе или утро.

Но самым тягостным было не похмелье, а чувство чего-то неприятного, довлевшего над ним на задворках разума. То самое, что накануне Ивар пытался залить вином. Рассудок тщетно пытался отсрочить эту мысль, но она беспощадно нагнала его.

Бьярки.

Князь закрыл глаза.

Небеса, что он наделал?

Это не терпело отлагательств, и Ивар велел позвать к себе Борзуна, нынче возглавлявшего дружину.

Когда воевода появился на пороге, его взгляд был настороженным. Он держался спокойно, но князь почувствовал подозрительность и напряжение.

— Что Бьярки? — с хода спросил Ивар, заканчивая одеваться.

— В погребе, как ты и велел, князь, — ответил Борзун, продолжая пристально смотреть, ожидая. В его глазах не было обычной теплоты. Он глядел на Ивара как на чужого. Так, как люди смотрели когда-то на его отца. Как на князя.

Разве я не товарищ тебе больше? Сколько раз мы бились бок о бок!

— И? — заставил себя спросить Ивар, пытаясь не замечать тошнотворной боли в затылке.

Борзун бросил на князя быстрый цепкий взгляд. Бьярки был и его другом.

— Успокоился к утру, — нехотя выговорил он, опуская глаза.

Ивару не нужно было других подробностей. Он достаточно знал побратима, чтобы дорисовать их в своей голове.

— Освободи его и приведи ко мне, — отрывисто велел Ивар, и лицо Борзуна просветлело.