Его трудное счастье - Таша Таирова

…— В том, что случилось тогда в январе, есть и моя вина. Я должен был, просто обязан был подумать о том, как далеко всё это может зайти, — Воеводин стоял у окна, сложив руки на груди. — Но я не думал, что такое разпиздяйство возможно в нашей армии. Да что там — в армии! В стране! А самое страшное было услышать из радиоперехвата, как какая-то сука в золотых погонах приказала развернуть вертолёты, которые за нами шли. У меня тогда уже два двухсотых было. Совсем мальчишки, только призвались. Поэтому когда я понял, что нам оттуда живыми не выйти, я решил, что лучше под трибунал пойду, но мои срочники живыми останутся. Я ещё глупо рассчитывал на то, что смогу с теми договориться, но когда они потребовали немедленно сдаться в плен, пригрозив миномётным обстрелом высоты, где остались мои парни, понял, что договариваться не с кем. Я… известил по радиосвязи командование о своём решении, ответ даже слушать не стал. После уничтожения блокнотов с шифрами связи и радиостанций мы спустились в ущелье. Последним сдался наш снайпер, предварительно приведя в негодность свою бесшумную снайперскую винтовку. Ибо нехер, — усмехнувшись сказал Дмитрий. Он сделал глоток холодного чая и продолжил: — Двух погибших бойцов сначала несли на носилках, что смастерили из веток и плащ-палаток. Но потом услышали наши вертушки, которые вопреки приказу пошли в нашу сторону, после чего от нас потребовали бросить тела убитых. Недавно мне сказали, что родители тех мальчишек смогли забрать их останки весной, когда снег и лёд сошли.

— Слышь, Димыч, говорили, что они наших редко в живых оставляют, — заметил Кучеров, вспоминая раненых, доставленных к ним в госпиталь.

— Да, правда, только нам повезло, ни один из моих пацанов за время плена не получил тяжких увечий, не подвергался жестоким пыткам и не был убит. Били, конечно, но не убили. А всё потому, что среди тех оказались мои сослуживцы по Афгану. Да не простые, а их начальник разведки и контрик*, что раньше в одной бригаде со мной служили. Я там многое услышал, мужики. И увидел. И понял некоторые вещи, с которыми никогда смириться не смогу. Что и выложил на допросе уже у нас. Думал, закроют далеко и надолго, но начальник специальной разведки ГРУ за нас горой, понял, что мы попали в окружение по глупости наших генералов, наших же, бля, начальников, когда всё было не подготовлено. Приказал всех моих подчинённых отпустить, я пока здесь останусь, надо разобраться, что за сука у нас наверху сидит, что всех и вся сдаёт. Да и голову с рукой в порядок привести надо, хотя понимаю, что с таким плечом парашют мне будет только сниться.

— А сколько вас в плен попало? — тихо спросил Вегержинов.

— Сорок восемь, — тут же отозвался Воеводин. — Поначалу даже разговоров о передаче нас домой не было. А отыгрались на нас по полной программе! Пропагандисты хреновы! И журналюг приволокли, и родителей моих бойцов привезли, чтобы всё это снять и потом по телевидению крутить, типа мы враги, а с них прям иконы пиши. Одного рядового чуть не до смерти избили за то, что он крест отказался снять. Это я потом узнал, что это не первый такой случай.

— А с тобой что произошло?

— По голове бутылкой получил, после чего паралич схлопотал, поэтому-то меня и позже передали нашим. Если бы не генерал Цаголов**, дай ему здоровья и Бог, и Аллах, хрен бы я с вами сейчас разговаривал. Генерал у них в большом почёте, авторитет среди кавказцев, он-то и участвовал в нашем освобождении.

— А почему ты про трибунал подумал? — Кучеров встал и вытащил из холодильника кусок колбасы, порезал её крупными ломтями и положил на тарелку.