Тремор - Каролина Эванс

— Ну что вы молчите? Почему не можете сказать мне, как есть? Без всяких ужимок, намеков, вашего официоза. Почему я постоянно должен читать твои мысли, отец? Неужели так трудно сказать, что ты гордишься мной? Или что там у тебя на уме? Я ведь ничего не знаю!

В этой тишине воздух взрывался на ионы. Кирилл слышал, как бьется его сердце. Как сумасшедший, неуправляемый двигатель, оно долбилось об грудную клетку, все больше сковывая ему дыхание. Секунды ровнялись вечности. Отец смотрел на него изумленным вопросительным взглядом.

— Я все сказал тебе, — сухо отчеканил он.

— И возьми себя в руки. Ты уже давно не ребенок.

— Что ты сказал мне? — вскочил Кирилл с места.

— После концерта ты куда-то ушел, и я понятия не имею, понравилось тебе или нет, что ты чувствуешь, любишь ли ты вообще меня?!

После этих слов отец поморщился, словно от горькой таблетки. Глубоко вздохнув, он отвел в сторону взгляд. Затем к часам.

— Мы опаздываем.

— Ну да, конечно, — шагнул Кирилл в его сторону.

— Все становится таким важным, если прижать тебя к стенке. Я задал простой вопрос, а ты хочешь провалиться сквозь землю. Ну, скажи, почему ты не можешь сказать, что чувствуешь? Почему ты — бездушный кусок стали, и ничто не может изменить этого?

— Прекрати так говорить. Конечно, папа любит тебя, — с опаской встала с дивана мать.

— Нет. Я хочу услышать это от него, — сказал он, впиваясь в отца взглядом.

Тот стоял на месте. Словно происходящее было недочетом, проблемой в его идеально продуманном плане. Он даже не смотрел на сына. Лишь когда тот взорвался очередной бравадой, пришлось взять под контроль ситуацию.

— Что на тебя нашло? К чему эти манипуляции?

— Манипуляции?!

Кирилл покраснел. Кровь приливала к ушам, оглушая своим потоком. Его опять выставляют виноватым, неуместным, и так всегда. Ведь он не идеален.

— Ты видишь только то, что хочешь. Даже во мне. Успех, слава, деньги — без них ты бы даже не взглянул на меня. И тебе плевать на все остальное. Плевать, что в моей душе пропасть, что я в шаге от того, чтобы со всем покончить. И да, я сорвался, папочка. До твоего приезда я как не в себя нюхал кокс. Да я не помню ни одного города, ни одной страны, где был тур. Все время я употреблял, как чертов наркоман. Эта вершина — самое дно. Но тебе плевать почему, ты думаешь совсем не об этом. Я знаю, в твоей голове лишь мысли о том, как бы это не прознали в прессе. Как бы это не повлияло на гонорары и гребанный, мать твою, статус. И прикинь все так думают! Мне, пиздец, как одиноко здесь. Я просто схожу с ума…

— Не ругайся матом.

Невозмутимость этих слов прозвучала в голове громогласным звоном. На миг он растерялся, подумал, это какая-то шутка или вступление для гневного монолога. Но нет. Отец все так же смотрел на него.

— Охренеть, — с истерическим смехом выдохнул он.

— Я сказал, что у меня проблемы, а ты увидел их лишь в моих приличиях?

— Я слышал, что ты сказал. И почему-то меня совсем не удивляет это, — сказал отец натянутым, как струна, голосом.

— Ты всегда был таким. Чуть что и закатываешь истерику, губишь себя и то, что в тебя вложено. Тебе дали все: сытое детство, возможности, любые игрушки по первому капризу. Но тебе всегда было мало. Нужно, чтобы тебя несли на руках, тратили на тебя все свое время. Стоило почаще показывать тебе, как живут другие дети. Может, тогда ты не вырос бы таким эгоистом.

— Да ты вообще слышишь меня?! — закричал он.

Ярость все больше застилала глаза. Он уже не видел стен, дрожащей от слез матери, того, как отец указал ей на часы, а потом вновь заложил за спину руки. Каждое слово проигрывалось помногу раз в голове, словно вбивая гвозди в его сердце.

— Ты всегда говоришь это, когда у меня трудности. Всегда! Хотя даже ничего не знаешь о них.