Шалунья - Софи Ларк

Я говорю ей: — Моего отца звали Крис, и он ненавидел это имя.

Блейк разражается смехом. Она пытается подавить его, пока не видит, что я специально рассмешил ее.

— Поэтому он назвал меня Рамзесом и забил мне голову мечтами об империи, которую мы построим вместе.

Блейк оживляется и опускает руку. — Он был египтянином?

— Если ты имеешь в виду, что у нас есть родственники, которые когда-то жили в Египте, то да. Но никто из нас никогда не видел пирамид.

Она зашлась в хихиканье. — Ты называешь себя фараоном и ни разу не летал туда на своем маленьком самолетике?

— Я был занят. И хочу вам сказать, что мой самолет совсем не маленький.

Я не могу перестать смешить ее, я готов на все, чтобы услышать это. И если я никогда не доберусь до конца этой истории, то какая мне разница — все, что я хочу, это чтобы эта женщина рядом со мной смеялась за мой счет.

— В общем, — говорю я, притворяясь раздраженным. — Проблема в том, что… мой отец не такой умный, как я. Я понял это, когда мне было лет восемь. Его планы, его авантюры сводились к нулю, потому что это все, чем они были, — большими мечтами с дерьмовыми планами, которые их подкрепляли.

— Ты все еще говоришь о нем в настоящем времени, — говорит Блейк.

Я останавливаюсь, чтобы прокрутить в голове свои собственные фразы.

— Ты права.

— Я тоже иногда говорю. Даже несмотря на то, что моей мамы так долго не было.

Ни один из нас больше не смеется.

Блейк — это линза, увеличивающая все, что я с ней делаю. Она делает их самыми близкими, самыми насыщенными — даже когда мы погружаемся в фантазии.

Теперь она направила свет прожектора туда, куда я никогда не смотрю. И я не могу игнорировать то, что вижу.

— Я не уважал его. Иногда я чертовски ненавидел его — особенно после ухода мамы. Он читал мне нотации: я должен делать то, я должен делать это… Когда я начал зарабатывать деньги, я сказал ему прямо в лицо, что не хочу быть таким, как он.

Я помню, как он замолчал. Его лицо медленно обвисло, плечи тоже. Как будто я вынул все его кости.

— Лучше бы я никогда этого не говорил. Какой в этом был смысл? Он уже потерял ее. Он уже закрутился.

Я произношу свои мысли вслух, слыша, как они слетают с моих губ.

Сожаление — это река, которая течет глубоко, темно и вечно.

То, что нельзя вернуть назад…

То, что нельзя изменить…

Мой отец покончил с собой в том же году.

Я чувствую руку Блейк, прохладную и мягкую, на своей щеке. Она поворачивает мою голову и заставляет посмотреть на нее.

— Мне жаль, — говорит она. — Мне жаль, что она ушла, и мне жаль, что его больше нет.

Сочувствие — это совсем другое, когда оно исходит от нее, — от нее оно похоже на понимание.

Блейк обхватывает меня за талию и крепко обнимает, прижимаясь головой к моей груди.

Я не пытаюсь почувствовать себя лучше. Я не пытаюсь утешиться. Но чем дольше она меня обнимает, тем больше ее тепла распространяется по моему телу.

— Спасибо, — говорю я, одной рукой держась за руль, а другой прижимаясь к ее голове.

Мы проезжаем мимо парка аттракционов, на фоне неба вырисовываются силуэты американских горок.

Блейк приподнимается, и на ее лице появляется ямочка. — Так на кого ты хотел быть похожим? Какой была твоя яркая, сияющая звезда?

Она спрашивает, потому что знает, что у меня такая была.

У Блейк она тоже была: число в ее сознании и то, что оно означало: замок, кухня, библиотека… Это были мечты, которые она использовала, чтобы убежать от реальности. Цели, которые побуждали ее работать, работать и работать, чтобы выкарабкаться из дерьма.

— Именно об этом я и пытался рассказать тебе. В тот день, когда я увидел жизнь, которую хотел…

Блейк прижимается ко мне и улыбается.

? Whole Lotta Money — BIA