Княжна - Кристина Дубравина

— А это разве не ясно? — спросил Витя и взглянул на неё так, будто не стеснялся совсем. И только сердце чуть чаще постучало по ребрам в попытке вырваться, убежать куда-то прочь, когда Князева вдруг посмотрела на него без прищура.

Так серьёзно в глаза всматривалась, словно думала всю душу из него вытянуть.

У Пчёлкина что-то дрогнуло под ребрами, — сильно, что, наверно, даже Анна бы могла резкое поднятие грудной клетки заметить — и он всё-таки сказал:

— Я думал, очевидно, что ты мне нравишься.

На миг даже стихла автомагистраль. Князевой показалось, что слова её оглушили, раз она ничего сказать не смогла. Только сердце пару раз ударилось о ребра с такой болью, словно грудина изнутри шипами была покрыта, и потом тоже затихло.

Витя на девушку смотрел так же прямо, как какие-то секунды назад смотрела она. Пчёлкин чуть раскачался на стопе взад-вперёд, думая спокойным показаться, но этим лишь сильнее себя выдал.

Если у Ани сердце стихло, будто думало притвориться нерабочим, то у Пчёлы внутри всё забилось с тактом взрывного механизма.

Не молчи же, Анюта…

Князева в мыслях облизнула высохшую губу, чем Витю едва ли из себя не вывела. Ему до скручивания лёгких захотелось поцеловать Аню, чтобы слов от неё не дожидаться, действиями дать ответить, но в последний миг себя сдержал. Молчание стало серьёзной проверкой нервов на прочность.

Казалось, прошли сутки, прежде чем девушка спросила:

— Давно?

— С Сашиной свадьбы точно.

— С момента, когда я тебе пощёчину дала, вероятно?

Она усмехнулась. Острила, по крайней мере, пыталась. Пчёла посмотрел на Анну, ожидая увидеть в её глазах суровую сдержанность, но девушка улыбалась самым уголком губ.

Дьявол, как же тянет!..

Точно Незабудка.

— Наверно, раньше, — протянул Витя, думая, вспоминая конец мая, который, казалось, был совсем недавно, но в то же время казался удивительно далёким, почти что непостижимым. — Ты когда за нами в подъезд побежала, после взрыва. Когда нас с Сашей уже растащили, ты присела передо мной…

Он запнулся, вдруг поняв, что откровеннее говорил, чем на любой исповеди, на какой, вероятно, ему бы долго пришлось грехи замаливать. Витя посмотрел на Анну, на её внимательно-заинтересованный взор, что прошивал, подобно иголке, воткнутой в куклу Вуду, и решил, что терять нечего.

Пан или пропал.

— Я думал, что головой ударился, и ты мне мерещишься. Потому что сказал тебе ждать внизу, не бежать за мной. Но ты пошла.

— Пошла, — как зачарованная вторила Анна. Витя отложил несчастный кусок теста с малиной в сторону.

Мать твою. Минуту назад они обсуждали пирожки, а сейчас он ей душу раскрывает!..

— Я злился. Думал, «вот безумная, что, у неё, девять жизней, что ли, чего здесь забыла?..». Но у тебя глаза такие огромные были, напуганные. И ладонь дрожала. И… — поджал зубы.

— …блять, переклинило. Не смог ругаться на тебя.

Витя коротко дёрнул щекой в попытке заткнуть волнение, крутящее горло до спазма, и с усмешкой, смеющейся над своей сентиментальностью, постучал пальцами по грудине:

— Что-то щёлкнуло.

И у Ани тогда тоже что-то щёлкнуло. Она приложила немало усилий, чтобы взгляда в сторону от Витиного лица не отвести. Сглотнула слюну, что по консистенции больше походила на пену; слов в голове не осталось.

Вот так, что ли, и осознавался на самом деле момент, становящейся кульминацией любого романтического романа? В неловкости, пустоте в голове и недоеденном пирожке с малиной? П-хах!.. Ремарк, выходит, врал, описывая терзания души многочисленными абзацами? Всё на деле так просто?..

Или, может, устала, и симпатию сравнила с… чем-то бо́льшим?

А может, до сих пор боится быть обманутой, за что себя потом корить станет безбожно?

Столько вопросов, и не на один не было ответа. Анна, тоже ставя всё на кон, мотнула головой: