Княжна - Кристина Дубравина

— Ты не мог пойти против обстоятельств, Вить. Но пытался, я знаю, — прошелестела так, что прозвучала чуть громче говора листьев, тронутых ветерком. Пчёла в глаза ей продолжал смотреть, по ширине зрачка думал определить, насколько Анна была искренна, и отпустил руку её, обнимая за талию, подныривая ладонями под пиджак.

Её губы оказались в каких-то десятках миллиметрах от лица мужчины, когда Князева приказала самым шелковым тоном:

— Не смей винить себя.

— Прости меня, Бога ради, Ань, — снова попросил Витя, наклонившись к её лбу так, что головы соприкоснулись. Он качнулся, девушку крепче к перилам прижал; поджатые губы за секунды тишины слиплись так, что кожаная плёнка едва не потрескалась. — Я бы…

— Я знаю, — прервала его девушка так, что он дыхание Князевой на щеке ощутил.

Она прикрыла глаза на секунду, у себя спросила, не совсем ли дурой была, что бралась утверждать вещи, вслух не озвученные. А потом посмотрела на Пчёлу, который так близко стоял, так тихо говорил, словно на исповедь к ней пришёл, и ответила себе.

Не дура. Видела просто, что не врёт он ей. Честен.

— Была бы на то твоя воля, я уверена, ты бы не подпустил меня к переговорам даже близко — ни в день рождения, ни в любой другой день. Но вины твоей нет, — повторила в который раз, а потом двумя руками его за щёки обняла, вынуждая наклонить голову.

Пульс в Витиных висках отдал ей в ладони, когда Князева произнесла:

— Если надо это тебе, то… знай. Я прощаю.

Камень над сердцем тогда рассыпался в крошку, горсть которой была легче пенопласта.

Захотелось глубже дышать. В идеале — через губы Анины.

Сердце под рёбрами работало на износ, качая кровь почти с болью, когда Витя качнул головой, снова прижимаясь к ней лбом.

— Спасибо, — он оставил поцелуй на кончике носа, словно проверял, не замёрзла ли дама его. В ответ Аня только прикрыла глаза и уронила руки с гладко выбритых щёк на плечи, позволяя себя прижать так близко, насколько то вообще было возможным.

Пчёла этим воспользовался. Сделал шаг и почувствовал, как коробочка в кармане брюк прижалась к бедру девушки.

— Знаешь, — протянул он, укладывая подбородок ей на голову, закрывая глаза. Руки под пиджаком заходили вверх-вниз, в неспешности гладя. — Ты меня удивила. В хорошем смысле. Тем, как собралась, как держалась, как… вообще себя вела. Ты как на родном говорила по-французски, Кос так охренел, ты бы видела его лицо!..

Она хмыкнула в складках его рубашки, почти рассмеялась, но в последний момент сдержала хохот, подняла голову на мужчину. Он прижал подбородок к ключицам, и взор Аниных глаз вдруг стал напоминать ему взгляд брошенного на улицу животного.

— Вить, я больше в эти дела ваши не полезу.

Петля, что после её прощения висела на шее бесполезной удавкой, снова затянулась так, что, наверно, могла натереть шею, укоротить его тело от темени до подбородка.

Он на Анну посмотрел; концы пальцев похолодели. Княжна почувствовала это и через ткань атласа.

Оба понимали, что такие вещи она говорить должна была не Пчёлкину. И оба понимали, что не сказать того тоже не могла.

Витя отчеканил, как рыцарскую присягу:

— Ань, я того не допущу. Слышишь? Хочешь, поклянусь?

— Ни за что?

— Никогда.

И Князева снова поверила. Желания «дурой» себя назвать за опрометчивость не возникло. Какая тут могла быть опрометчивость, если бронхи сужались под взглядом и словами Витиными до тонкости спичек?

Она кивнула, прикрыв глаза, и под веками заходили искры, напоминающие брызги от фонтанов. Если это сравнить можно было с чем-либо, то Анна, вероятно, не нашла бы достойного описания. Просто… сердце вдруг затрепыхалось отчаянно, как после долгой погони, и не думало сбавлять пульс даже в кольце рук, готовых защитить, и мысли в голове закрутились быстрее, чем в центрифуге.