Княжна - Кристина Дубравина

— Да, — кивнула девушка, на миг забыв, что подруга не увидела бы этого бесполезного движения головой. — А ты… знаешь?

— Знаю, — вздохнула в тяжести Тома; туфли на шпильке — тонкой-тонкой, на которой едва ли можно было удержать равновесие — рухнули с ног Филатовой, судя по глухому стуку. — Мне Катя звонила, пока её везли…

Князева опять кивнула, заново забылась, что Филатова лица её не видела. Но то, наверно, даже хорошо; не стоило Томе быть свидетелем шаткого Аниного самообладания, какое, если бы пропало, всё в радиусе десяти километров погрузило бы в кромешный мрак.

Такой, в сравнении с которым смог от пальбы у русского Белого Дома показался бы туманом.

— Ясно, — сухо кинула девушка голосом не менее живым. Она кинулась взглядом по приёмной роддома, ища кулер. Сама спросила, в старании подбирая правильные слова и формулировки:

— Ты… как там? Ты в безопасности?

— Я-то в норме, — со спокойной злобой, если такая существовала, кинула Тамара. — Кто меня тронет-то дома?.. Охрана на первом сидит, не пускает никого в подъезд, кто с жильцами пытается заскочить. Ключи у всех входящих требует показать.

Князева спросила коротко, но ясно:

— Очень громко?

— Терпимо, — признала жена Валеры, вероятно, дёрнув щёкой. — У меня окна не на Арбат. Сижу вон в квартире, новости смотрю…

Анна вздохнула глубоко, представляя, как, на самом деле, сильно Тома лукавила.

За два года её общения с Филатовой Княжна смогла понять, что возлюбленная Валеры больше всего боялась неясности грядущего будущего. А оно, по обещаниям чинуш, чьи толстые морды от обилия дорогой еды уже не влезали в объективы камер, должно было стать крайне непростым.

Аня бы привирала серьёзно, если бы говорила, что её происходящее не волновало, но отчего-то у девушки был ко всему творящемуся в стране какой-то холодный интерес; Пчёлкин называл это интересом крупье, раздающим карты игрокам в покер.

А Тамара не такая, как Князева. И точно не такая спокойная, как равнодушная в своей аполитичности Оля. Филатова зачастую тряслась, стоило какому-нибудь новоявленному депутату выйти в эфир с «экстренным» обращением к народу, когда одна из подруг слушала, усмехаясь ядовито, а вторая закатывала глаза и переключала телеканал.

И Князева была готова половину от содержимого своего кошелька поставить на то, что в день штурма Дома Советов Тома так же, как и при любом другом политическом замесе, сбросит звонок, когда с Аней договорит. А потом с ногами сядет на диван и уткнется взором в прямоугольник телевизора до тех пор, пока танки не обстреляют весь Белый дом.

Хотелось бы спросить, кому все эти игры были выгодны. Но Князева об ответе догадывалась, а очевидные вещи вслух говорить не любила.

— Том, ты… Не слушай радио вообще, — попросила Анна, зная, что подруга с огромной вероятностью ослушается. И проговорила тогда в старательной попытке рационально Филатовой всё объяснить так, чтоб она всё-таки подумала над выключением любых источников информации.

— В любом случае, ты лучше себе не сделаешь. Только сильнее переживать будешь. А это вообще ни к месту; явно без тебя стрельба у Советов кончится.

На миг в трубке стало так тихо, что даже потрескивания, с какими перегружались телефонные сети, оказались не слышны. Князева сжала кулак вплоть до хруста фаланги большого пальца, прижала его ко рту в жесте, характерном Вите.

Какие-то его вещи вошли в привычку и у самой Ани.

— Я постараюсь, — на выдохе пообещала Филатова. Почти искренне, почти правда; тон Томин стал для Князевой чуть ли самым теплым солнечным лучом, заставившим улыбнуться — хоть и самыми уголками губ, но душевно.

— Ань, ты прости… Но я не смогу вырваться к Оленьке.

Князева это уже поняла. Да о чём было говорить? Ведь сама Аня, приехав почти на окраину Москвы, выбежала из вагона метро за какие-то минуты до полной блокировки оранжевой ветки.