Княжна - Кристина Дубравина

Первые пять метров шаги продолжали быть такими же неуверенными — Анна всё оглядывалась то через одно плечо, то через другое, и всё чувствовала какие-то странные угрызения совести. Вторые пять метров дались проще от того, что Князева ледяными пальцами вцепилась в виски свои, ударяя резьбой дверного ключа по кончику носа, и проговорила себе тоном, какому училась старательно:

«Что ты могла сделать? В чем твоя вина? Что жить захотела, что не подставилась под какого-то сопляка? Своя жизнь дороже! Иди, иди… Ты уже всё-равно ничем не поможешь»

Третьи и последующие пять метров Анна почти бежала.

Впереди показался спуск в метро.

Князева нашла в кармане какую-то мелочь, что раньше, буквально несколько лет назад, показалась бы студентке филфака целым состоянием, и выменяла её на жетон. Бегом спустилась по ступенькам, ведущим на перрон, и принялась ждать поезд, без конца переминаясь с одной ноги на другую, оглядываясь по сторонам и чувствуя непривычное чувство удушения, чем-то напоминающее страх.

Вокруг было не так много людей. Преимущественно пенсионеры. Преимущественно они стояли по левую сторону перрона — именно с неё прокладывались рельсы, дорога которых вела к центру города. Преимущественно москвичи не смотрели по сторонам — Князевой казалось даже, что бабушки и дедушки разучились двигаться ровно до того момента, пока к «Коньково» не подойдёт поезд — и не искали чужих взоров.

Дежурный милиционер хмуро проходился от одного конца неширокой станции к другому, напоминая своими вышагиваниями смену караула у стен Кремля.

Анна, когда мужчина с погонами на плечах поравнялся с Князевой за её спиной, вдруг перестала дышать.

Волнение, душащее лозой, перестало давить на виски обручем, только когда из глубины тоннеля блеснули фары подбирающегося к перрону поезда. Ноги в капроновых колготках огладил воздух с сильной концентрацией креозота.

Немногочисленная толпа двинулась к вагонам, когда машинист полностью остановился. Анна слышала, как под водой, записанный голос диктора, объявивший станцую, назвавший следующую, указавший не облокачиваться на автоматически открывающиеся двери. Будто пробки были в ушах.

Князева зашла внутрь одной из последних. Сидячих мест толком не осталось, да и были они все в другом конце, до которого Анне добираться не захотелось. Всё равно, выходила же на следующей.

Она дождалась, пока двери закрылись, и прислонилась к стене совсем рядом от них.

Поезд тронулся, привычно медленно беря разгон. Стало трясти. Девушке снова захотелось спать.

Аня подняла взор, чтоб носом совсем ясно не клевать, и оглядела москвичей, с которыми ехала в вагоне. Она не рассматривала их одежды, сумки или головные уборы, это всё не казалось таким интересным.

Что-то, щёлкая в голове небольшим, но ощутимым токовым разрядом, дало Князевой указ смотреть глубже. Видеть больше.

И она увидела. На лицах стариков, почти у всех, как у одного, было одинаковое выражение лица. Прямо как маска — единая на всех, даже без прорезей для глаз и рта. Анна посмотрела на дедушку, сидящего на тройном сидении в окружении двух одинаково молчаливых пенсионерок, и увидела такую потерянность в его взгляде, что мороз прошёлся по коже, чуть ли не покрывая ту изморозью.

У всех людей вокруг неё какая-то пугающая пустота в глазах и, вероятно, головах, мыслях. И пустота эта — равномерная смесь ужаса осознания как произошедшего вчера у стен Домов Советов, так и событий грядущего будущего.

Как бы Анна саму себя не подбадривала, как бы Тому не пыталась убедить, что всё обойдётся, в том московском вагоне она посмотрела правде в глаза.

Легко не будет. Скоро так трясти будет, что с трудом на ногах устоять выйдет.