Княжна - Кристина Дубравина

Белый под прессом серьёзным был, Витя знал это. Перед всей бригадой с недавних пор, с прилёта Фарика вопрос стоял, что делать с каналами, по которым до конца девяносто второго года таджики толкали дурь. Джураев уверял Саню, что Белого решать приедут родные Фархада, если поставки не возобновятся — потому, что не собирались оставаться без прибыли, какую в Москве получали.

Но и Беку дорогу переходить было вполне опасно; второй штурм от «маски-шоу» бригада могла не выдержать.

И Бек понимал явно влияние своё. Злился, что Саня всё рассуждал что-то, что думал над прикрытием каналов Фархада, и решил, видимо, с тыла зайти.

Через двоюродную сестру Белова, через избранницу Витину действовать решил.

Кости грудины от одного вздоха сломались, раскрошились в злобе, какой стало мало места в теле Пчёлкина.

Анна всё увидела на лице Вити, на котором прочла за секунды чуть ли не тысячи мыслей. Стало вдруг смешно, но Князева сдержалась, чтобы не захохотать. Не сейчас, не сейчас… Она только, предугадав вопросы Пчёлы, какие он отчего-то не задавал, объяснилась голосом, какой, к собственному удивлению, не дрожал, а лишь сырел с каждым словом:

— Они меня у Вагнера в кабинете увидели. Ещё первого числа, когда меня на место Сухоруковой поставили. И, видно, справки навели… За сутки.

Пчёлкин выдохнул; кости продолжали хрустеть. Он поджал челюсти с силой такой, что зубы пронзило тупой болью, и провел руками по плечам Аниным. Хотя, и к чему Князевой сейчас эта ласка?..

Прошёл миг, прежде чем Витя понял, что успокоить поглаживаниями этими пытался не только Аню. Самого себя пытался утихомирить. Но и то, и то ему давалось откровенно хреново.

Она в такой же судороге перевела дыхание и продолжила:

— Пришли. Расселись. Языками трепали, нервы пытались мне помотать. И имя моё назвали, и про вас сказали с Сашей… А потом сказали Белому передать, чтоб он не смел с Фархадом дела иметь.

Осознание с каждой фразой становилось всё более и более явным, отчего и становилось болезным. Он всё понимал. Всё…

Пчёлкин чувствовал себя беспомощным. Будто у него руки были сломаны, прооперированы, но по итогу всех этих медико-садистских махинаций всё равно оказались ампутированы. Он на Анну только смотрел, которая ни то в пустоту глядела, ни то прямо в зрачки Вите заглядывала.

С влагой в глазах она казалась ему великомученицей, с лица которой можно было бы если не иконы писать, то самые душераздирающие картины так точно.

— Сказали, что со мной будут разбираться, а не с Сашей, если наркотики через Джураева пойдут.

Тогда что-то в Вите натянулось леской, колючей проволокой, какую можно было сравнить с ниткой перед порогом, целостность которой полностью влияет на взрыв подвешенной к двери бомбы.

Отвратительное осознание подобралось слишком близко. Его всего сжало. Сжало невидимыми руками шею, череп, рёбра, руки, не позволяя даже в кулак ладонь собрать.

— Что они тебе сказали?

Аня подняла взгляд, что после каждой фразы в слабости опускался ниже глаз Вити. А потом на выдохе слёзном сказала, переступая через страх, но этим же сразу и попадая в другой капкан:

— Что накачают меня героином и пустят по кругу. У тебя на глазах. Толпой.

И он взорвался. Пчёла посмотрел на Анну, а сам чувствовал, как в такт мерзким картинам, какие сами по себе рисовались, в глазах лопались капилляры, наливая белок кровью. Застучало в висках что-то, пытающееся вырваться на волю самой искренней яростью, какая, вероятно, последствиями своими напугала бы самого бригадира.

Накачают героином? Пустят по кругу? У него на глазах? И это они посмели сказать его женщине?!

«Порву суку! Заживо, блять, урою гада!!!»