Княжна - Кристина Дубравина

У него замёрзло сердце от стонов Аниных. Так раненные не надрывались, вопя в агонии предсмертной. Князева вдруг в отчаянности, какой раньше показывать себе не позволяла, лицом прижалась к груди Пчёлы и зашлась в слезах, душащих и перерастающих в кашель сильнее, чем при ангине.

А Витя стоял, обнимая её, и осознавал, что сейчас, конкретно в тот миг, когда Анна рушилась, ничего не мог сделать. Ни словами, ни поступками. Только стоял тупым истуканом, сдерживал девушку, крепче сжимая плечи, спину, голову, и ненавидел себя за никчемность эту.

Так ненавидел, что самому себе бы простить не смог, даже если б на исповеди ему священник эту ношу отпустил.

Не простишь такое. Ни самому себе, ни Беку, блять.

— Анюта… — слетело с губ его вместе с поцелуем, коснувшимся уха девушки. Она не заметила ласки за страхом, напряжением, что закладывали слезами уши, и только сильнее вжала пальцы в кожу под пиджаком Пчёлкина.

Не жить сукам. Не жить…

Князева приняла заботу его вопреки собственным указам держаться. А руки Виктора, что обнимали крепко, но в то же время осторожно, что обращались с ней, как с фарфоровой розой, поцелуи мужчины, по прядям собранных волос скользящие в ласке, только Анну ждали. Ей одной всю поддержку, всё тепло отдавали.

— Плачь, милая, — прошептал над ухом её Пчёла. Анна вздрогнула, вместо слова какого-либо всхлипом коротким ахая, когда ладонь мужчины на затылок легла, прижала голову к ключицам, гладя.

— Плачь, если хочешь, если легче станет. Плачь…

Князева сказала почти, чтобы её никто жалеть не смел, даже Витя, но в последний миг силы пропали. Будто спрятались, дожидаясь другого момента, чтоб себя проявить. Аня рот раскрыла, выдыхая в судороге, и обняла мужчину крепче, хотя и думала секунду назад, что руки себе растянет, если сильнее к нему прижмётся.

Она хваталась за него, как не хватался утопающий за соломинку. Слёзы на ресницах блестели, когда Анна прикрывала глаза, и картинку перед глазами делили на сегменты паззла, который никак не хотел собираться воедино; частички обзора скакали, перемешивались в такт биению сердца.

Биению, которое Пчёла с ней разделил. Как и всю боль, страх делил, все эмоции свои стараясь направить в русло холодной злобы, способную самого Господа Бога напугать.

Не хочется уёбкам быстрой смерти давать. Но долго тянуть он тоже не сможет, руки себе все в кровь счешет, с губ всю кожу сдерёт зубами, если хоть секунду промедления допустит.

— Анюта… — позвал он осторожно через минуту, полную тяжелого дыхания девушки, спрятавшей лицо у него на груди. Провел ладонью по шее её, по волосам, прося взгляд на себя обратить.

Князева головы не подняла, но слёзный вздох проглотила. Слушать стала, старательно игнорируя пульс, что ударами своими напоминал стук молотка о железное ведро.

Подобрать слова правильные было сложно. Пиздецки сложно. Пчёла будто сапёром стал, который минное поле должен был пересечь, но даже примерно не знал, где взрывчатки зарыты, на что среагируют особо остро.

Он провёл ладонью по тёмным прядям, какие пахли духами Аниными и московской сыростью октября — смесь ароматов для Пчёлкина была желаннее табака, какой закручен в сигаретах «СаМца».

Погладил, и опять. Мало, жизни мало, чтоб утешить её.

— Не смей бояться, что снова угрозы услышишь. Не услышишь, я тебе клянусь, Ань, жизнью своей клянусь, — в горле — пустыня, в голове — кавардак. — Поверь, тебя никто не тронет, не позволю никому даже посмотреть косо, Анютка…

Она почти не шевелилась. Пчёла понял: слушала внимательно, вникая в слова его сильнее, чем в лекции, какие ей читали в стенах рижского филфака. Князева грудью вжалась в грудь Вити, словно в попытке стать целым организмом с едиными мыслями и чувствами на двоих, когда он возле уха очутился губами: