Княжна - Кристина Дубравина

Саша, вероятно, возмущен был так, что ему дыхание спёрло. Но Пчёла виноватым себя не чувствовал — как узнает, зачем Витя его дёрнул, то сразу в настрое изменится.

Бригадиру даже не хотелось елейно усмехаться.

Мужчина откинулся на спинку кожаного дивана. Курил до самого приезда Саши — только сигарета истлевала до конца, до фильтра, так Витя тянулся за новой, не давая себе на «передых» и минуты.

Нервы в натянутом состоянии были слишком долго, напоминая тетиву лука перед выстрелом. И Пчёла знал; если он не расслабит себя хоть как-то, хоть каплю — то точно выстрелит.

Не исключено, что себе же в голову.

Он смотрел на снимок мёртвого Фархада. Тогда, в пустой тихой гостиной в одиннадцатом доме по улице Остоженке, и стало ясно, почему Фарик не приехал на Цветной, почему никто из людей Джураева не отвечал на звонки. Но осознание ни радовало ни-хе-ра.

Четвёртая по счёту сигарета горчила кончик языка, но в сравнении с горечью, засевшей у Вити где-то под сердцем, чуть ли не каждую мысль травящей, казалась ему приятно-терпкой.

И как Анна в себе это держала?..

Пчёла хмыкнул, но не в веселье. Анютка… Невозможная — в самом плохом и хорошем смысле этого слова одновременно. Она такая, что каждый раз душу ему взрывала килограммом тротила.

Витя облокотился лбом о кулак свой, едва не подпаливая сигаретой волосы. Вместе с тяжелый выдохом, каким обычно бывает вздох последний, он выпустил облачко табачного дыма.

Князева у него сильная. Пчёлкин сам, жизнь его, «дело» Аню к твёрдости духа приучили. И за это Витя себя и хвалил, и ненавидел сразу.

Сердце тараном стучало по рёбрам, стремясь обрести свободу и оставить Пчёлу на диване лежать безжизненной тушей. Пальцы свободной руки, точно сами, сжали обивку на подлокотнике слева от него чуть ли не до скрипа кожи, чуть ли не до хруста фаланг.

Захотелось неимоверно пепельницей бросить в стену. Или к Ане в спальню зайти, по голове погладить, в тишине прошептать извинения, которых у него духу не хватило б вслух повторить.

Трубка, лежащая справа от снимка застреленного Фархада Джураева, отозвалась трелью механической.

Пчёле пришлось исповедь свою отложить на неопределенный период, что не нравилось совершенно. Но он мысленную оплеуху себе зарядил, от которой почти натурально засаднило щёку, в приказе собраться, отставить сантименты на время разговора с Беловым, и взял телефон.

— Подъехал, — отозвались с другого конца трубки.

Саня звучал сухо; ни то действительно не особо эмоционально разговаривал, ни то дело всё было в телефонной связи, что голоса делала пустыми.

— Позвони в домофон, впущу в подъезд. Потом на лифте до двенадцатого доезжай, оттуда на чердак. Там открыто.

Белый в ответ ничего не сказал. Трубка в кулаке зашлась быстрым пиканьем. Пчёла сбросил, не обижаясь, и подошёл с пачкой сигарет, с фото Джураева к двери. Взял с комода ключи осторожно, чтоб те не перестукивались в звонкости, не разбудили случаем Анну.

Ей — пока — незачем знать все Витины планы и задумки.

Домофон зазвенел высоко. Пчёла на кнопку с нарисованным на ней ключом нажал. Вышел из квартиры, закрывая ту сразу на два замка, что было непривычно до чувства неприятной чесотки у самого нёба.

За дверью из хорошего металла с последовательно расположенными на ней семёркой и двойкой осталась девушка, за которую Витя шел на убийство.

Он поднялся на два этажа. Странная уверенность теснила лёгкие ни то в мандраже, ни то в злобе, какую получилось хоть немного, но взять под контроль. Пчёлкин дверь чердака толкнул, проверяя, чтоб никакие школьники не курили на верхнем этаже, не стали свидетелями далеко не самого радостного разговора с Беловым.

Минута, какую Пчёла провёл в тишине, прерываемой лишь свистом ветра в худых оконным рамах, не показалась ему нескончаемо долгой. Обычная минута — как и миллионы минут до того момента.