Танцующие на каблуках - Юлия Ивлиева (2022)

– Можно. Я тебе визитку одну дам, – Егерь полез в бумажник. – С ней без проблем пропустят. Потом привыкнут к твоей физии. Там очень профессиональная охрана с хорошей памятью и чутьем. Все бывшие оперы.

Картонка перекочевала из портмоне в руку Лекса.

– А что за дела? – Егерь смотрел выжидающе и внимательно. От такого взгляда не отвертишься. Лекс помнил этот цепкий, холодный, пытливый взгляд темно-серых миндалевидных глаз. Взгляд, под тяжестью которого подозреваемых прорывало, и они начинали рассказывать ему о своих преступлениях, как на духу. Взгляд вгрызался в самое нутро, сжимал душу, словно бультерьер челюсти, и выматывал, будя беспокойство и страх, пока его обладатель не получал все, что ему нужно. Взгляд, который не позволил Лексу соврать и сейчас, хотя у него на душе теплело и легчало от того, что Егерь со своим взглядом рядом с ним, на одной с ним стороне жизни.

– Там вчера одна девчонка танцевала, – слегка замявшись произнес Лекс. – У меня аж челюсть на полу была. Мурашки до сих пор.

– Ты запал на танцовщицу? Ты, желающий два месяца разврата, в первый же день запал на девку? – Егерь хохотал в голос. – Что-то ты быстро сошел с дистанции. Хоть имя ее помнишь? В том баре девочек, как бутылок на витрине. И постоянные есть, и случайные, приглашенные.

– Так танцует только она, – буркнул уязвленный Лекс. – Ликой зовут, но это не точно, может быть, псевдоним сценический.

Егерь смотрел выжидающе и задумчиво. Размышлял.

– Что? Реально круто танцует?

Лекс с блаженной улыбкой закатил глаза:

– Божественно.

– Тогда тебе надо не в бар. Тебе надо в студию танцев, – Егерь хитро и снисходительно улыбался.

– С этой гомосячиной я завязал в третьем классе, – напомнил Лекс. – Когда пошел с тобой на бокс.

– Вот там-то тебе и выбили все мозги. Причем, нам всем троим выбили, да так основательно, что потом еще втроем в группу реагирования пошли, – грубо хохотнул Егерь.

Они оба хорошо помнили, как Егор привел Лекса в боксерский зал первый раз. Надоело бить морды местной шпане за друга. Хотел показать, что можно и самому. Лекс вдохнул запах пота, силы, настоящих мужиков и, главное, бесстрашия. Наверное, поэтому у него хватило мужества в этот же вечер попереть против матери. Он собрал все свои сценические костюмы (по велению маман он занимался бальными танцами), отметая в воображении ее зареванное лицо и обидчивый укор, которые его ожидают, как последствия содеянного, и сжег гору шелка и пайеток в мусорном контейнере.

Смело и непреклонно выдержал скандал, порку и слезы. Сначала за то, что воспротивился и наотрез отказался идти танцевать, затем еще один заход из слез, ругани и ремня за то, что уничтожил довольно приличную сумму денег, которую можно было выручить с продажи этих самых сценических костюмов, и третьим этапом мать отлупила его уже по почти не чувствующей ничего заднице за то, что в мусорном баке оказалась кипа полиэтиленовых пакетов с фотоплёнкой, и устроенный им костер, в котором должна была сгореть его старая жизнь и зародиться новая, вонял и дымил на весь двор.

На этом фоне тихий жалобный скулеж партнерши по танцам прошел почти незаметно. Ее можно было понять: она – девочка, ей хотелось танцевать. А у него болел зад от ремня. А чуть позже саднили кулаки и коленки, ребра и ноги покрывались синяками. Но Лекс научился драться, вырос и всех обидчиков с тех пор лупил сам.

– Соображай, следователь! Если тебе нужна танцовщица, где ты будешь ее искать?

Лекс состроил физиономию активного мыслительного процесса. А действительно, где у нас танцуют?

– На танцплощадке? – выпалил он, цыкнул языком и исправился. – В клубе? Ночном?

– Какая танцплощадка? Они вымерли вместе с мамонтами, – хохотнул Егерь. – Пошли.