Непогода - Диана Ставрогина

– Хочешь меня? – Я утвердительно киваю, хотя совсем не понимаю, к чему подобные уточнения. Антона не устраивает молчание: – Скажи, – требует он снова, не позволяя ни себе, ни мне продолжить ласки.

– Хочу, – сиплю я, не скрывая нетерпения. – Антон… – Его имя сейчас заменяет все возможные мольбы.

– И я хочу. До трясучки, – признается он. – Ты мне снишься. – В его голосе полно досады и нет и намека на романтику, но я вязну, тону в жарком мареве, как глупенькая юная девчонка, даже после намеренно злого и грубого: – Ты месяц дома не живешь, а я каждую ночь тебя трахаю, Вера, такие дела.

От его слов во мне будто лопается огромный стеклянный шар с плавленным золотом, что разливается внутри, пока тонкие и острые осколки с бесплодным предостережением впиваются в разгоряченную, пьяную от близости Антона плоть. Мое тело содрогается – раз, другой, – и разбивается пеной о скалы в объятии мужских рук.

Я знаю, знаю, что сдаюсь сейчас зря, но разве есть сила, способная остановить чистое безумие? Не припоминаю.

– Поцелуй меня, – прошу я, хрипло выдыхая скорее приказ, чем просьбу.

Пристальный, полный жажды взгляд Антона темнеет, множа в себе наше взаимное сумасшествие, и теряет последние признаки разумности. А я упиваюсь раскрывшейся передо мной бездной, как заправская адреналиновая наркоманка.

Антон прижимается к моим губам резко, едва ли не бешено, – я ударяюсь затылком о стену и чувствую саднящую боль на губах, и вопреки физическим ощущениям, испытываю наслаждение. Оно отдает мазохизмом и нездоровой склонностью к созависимости, но в эти блаженные секунды мне все равно.

Мысли и желания едины в намеченой цели. Нет тревог, нет разумных доводов и аргументов, нет страхов и опасений. Я не просто готова взять все, что мне предлагают, – я самым решительным и безоглядным образом намерена заполучить все, что возможно.

На агрессивно-злой, эгоистичный поцелуй Антона я отвечаю беспощадным укусом и почти развратным скольжением кончика языка по новоявленной ранке, а затем сама прижимаюсь губами к губам с громким, влажным звуком и намеренно вдавливаю острые ногти в основание мужской шеи, стремясь распалить ее обладателя, довести его до неизведанной никем из нас двоих ранее грани.

Из каких источников берется подобная смелая откровенность, что в иных обстоятельствах называлась бы пошлостью, мне неясно, но быть прежней Верой нельзя и попросту невозможно. Здесь и сейчас ее не существует.

Сухой воздух опаляет легкие на каждой попытке сделать вдох, в голове стоит шум, а перед глазами, стоит их распахнуть, тонет в мутно-серой пелене мир, в котором есть только Антон как ориентир и проводник.

Есть его жесткое, очерченное тенями полумрака лицо и лихорадочный блеск глаз, его уверенные руки, что шарят сейчас по моему обнаженному телу, сжимают талию, скользят по выступающим ребрам и долгожданно ложатся на грудь с напряженными сосками, к которым уже приближаются мокрые, красные от диких поцелуев губы.

Мой первый тихий всхлип обращается в жалобный скулеж, едва на смену влажному, нежному скольжению языка приходит карающий укус. Боль пролетает по нервам, как падающая звезда, – от яркой, обжигающей вспышки до угасающего свечения где-то на границе сознания.

Ноги подгибаются, а руки непроизвольно тянутся к давно разлохмаченным волосам Антона, пальцы зарываются в короткие пряди, мстительно тянут те вверх и не останавливаются, даже когда раздается приятное для слуха шипение.

– Доиграешься… – сипит он из последних сил сквозь зубы.

Мои губы разъезжаются в довольной, как будто пьяной улыбке. Я прогибаюсь в спине, нагло подставляясь под ласку, и прижимаюсь нижней частью живота к натянувшейся под ширинкой ткани его брюк.

Антон со стоном дергает меня к себе и, подхватив под бедра, поднимает с явным намерением уйти из коридора куда-нибудь подальше. Беззвучно вскрикнув, я обвиваю его за талию ногами и вжимаюсь лицом в изгиб шеи у плеча.