Солнце мое - Владимир Войлошников, Ольга Войлошникова

— Ну… заведующая знала. Кассирша. Может и ещё кто… — и тут я вспомнила: — Ты знаешь, эта кассирша сегодня какая-то странная была. Я вроде как пошла домой, а потом решила через другой выход пройти. А она… мне показалось, что она в окно следила, как я выйду. А я назад прусь. И она… увидела меня и… испугалась, что ли, я не знаю. Давай передо мной дверямихлопать…

Лицо у отца стало жёсткое.

— Ладно. Я поехал. Попозже заеду. Закрывайся.

— Ага.

Я отдала ему пиджак и замоталась в одеяло.

Папа на выходе обернулся и ещё раз строго сказал:

— Спрашивай!

— Я поняла, пап. Обязательно.

Закрыла я обе двери и ка-ак меня снова накрыло, до лютого зубовного стука. Аж ноги задеревенели, как будто в снегу стою. Еле как доковыляла до кухни, включила чайник. Пока ещё он вскипит, блин! Открыла сильно тёплую, почти горячую воду, руки под струю сунула. Кран гудит, чайник шипит, зубы стучат, ноги трясутся. И тут звонок в дверь!

Спокойно. Не обязательно меня убивать пришли. Я тихой мышкой прокралась в коридор и на всякий случай встала за бетонный кусок стены:

— Кто там?

— А глазок у тебя на что?

Вовка!!!

Защёлку трясущимися руками я открыла не сразу. Он зашёл, довольный, улыбающийся, увидел меня и резко нахмурился:

— Что случилось?

Я помотала головой:

— Д-дверь… з-зак-крой…

ОТХОДНЯК

Вовка бросил в угол пакет, с которым пришёл, сгрёб меня в охапку, притащил в кухню и усадил на колени, прямо как есть, в одеяльном коконе.

— Рассказывай.

И я начала рассказывать. И снова тряслась и ревела.

Глаза у него сделались холодные и с жёлтыми каёмками. Жутковато…

— Если твой папа не найдёт, кто тебя подставил, я…

— Вов, не надо!

— Что «не надо»⁈ Тебя бандитам за сколько сдали?

— Ой-й-й… за четыре с половиной миллиона. Часть — чужие.

— За четыре ляма! — дальше не могу слова повторить, извините, — За четыре ляма человека на смерть отправили! Явно же — ждали тебя, знали, что с деньгами пойдёшь. Значит, в саду наводчик был!

Тут чайник захлопал крышкой и прекратил наши споры.

— Дай-ка я тебе чаю налью горячего, а то вон, зубы стучат… — Вовка пересадил меня на стул, — Ой, бля…

— Что?

— Да щас, руки хоть помою.

Ой, правда, он же с этих монтажных работ! В каких-то старых трениках, подвёрнутых как бриджи, в запасной Василичевой спецухе, узковатой в плечах и коротковатой на животе. Ну правильно, вряд ли по его росту у нас на даче что-то нашлось, а хорошую одежду жалко. И такой, равномерно запылённый.

— Василич тебя до дому хоть довёз? А то в таком виде…

— Ага, до подъезда. Да не охота было чистое на грязь одевать. Руки вон, глянь. Сейчас чаю налью тебе, и в душ. Тебе с молоком?

— Да, немного только, а то холодное будет.

— Норма-ально. С сахаром?

— Нет, я лучше конфетку.

Глюкоза. Чтоб мозги заработали.

Вовка вручил мне кружку и пошёл намываться. А я пила чай и понимала, что вот теперь меня потихоньку отпускает.

Потом он пришёл из душа, нагрел еды. Я поклевала, хотя, честно говоря, не лезло. Потом мы сели в зале, обнимались, и он говорил мне какие-то утешительные речи. А потом как-то незаметно задремали.

Разбудил нас звонок. Ой, похоже, дело уже к вечеру.

— Я сам открою! — Вовка подошёл к двери, — Кто?

— А там кто? — мрачно поинтересовались снаружи.

— Это папа! — воскликнула я.

Грохнули задвижки, мужики негромко поздоровались, я услышала, как отец спрашивает:

— В курсе?..

— Ольга рассказала. Узнали — кто?

— Кассирша, — совсем тихо ответил отец.

В животе у меня похолодело. Я хоть и сидела в одеяле, гусеничкой, снова начала трястись. Папа вошёл в зал и понял, что я услышала. Сел напротив на стул:

— Короче, слушай. У бабы этой сын сколотил, так скажем, организованную преступную группу.