Музыка призраков - Вэдей Ратнер (2017)

Он всхлипывал, с отвращением слыша собственную слабость, но не мог подняться с пола, из праха. Ему хотелось только прижать разбитый глаз к босой ступне охранника и умалить боль теплом чужой плоти. Он не сомневался, что глазное яблоко оторвалось и вбито глубоко в череп. Новизна боли, ее сила и интенсивность шокировали не меньше самой муки: Тунь думал, что уже привык к боли, что нервные импульсы притупились от постоянных побоев и серьезности травм. Он надеялся, что в какой-то момент боль достигнет такой силы, что тело уже не сможет транслировать ее в слова или ощущения. Тогда он не будет ее ощущать и потеряется в пароксизме муки, как щепка в мощном взрыве. Охранник пнул его, освободив ногу от омерзительной груды костей и мяса, в которую превратился Тунь.

– Вот теперь ты признал правду, – сказал ему главный следователь, сидя сбоку от стола и небрежно покачивая ногой. – Что конкретно ты делал для ЦРУ?

Тунь покачнулся. Видимо, он ослышался. Языковая каверза. Иностранное вторжение в родной кхмерский. Язык, которому он научился немногим позже, чем задышал, стал для него чужим. «Цэ-эр-у», а не «сее рею». Даже звук может оказаться ловушкой, вынудив жертву возвести на себя ложное обвинение.

– Все, – солгал Тунь через раздробленные кости лица и разбитый глаз, уже заплывший и закрывшийся. – Все, что ЦРУ мне приказывало. Я был их лакеем, их ищейкой…

Удовлетворенный, следователь встал и вышел из комнаты. Охранники остались. Тот, что у двери, спросил того, что избивал Туня:

– Товарищ, он что, сдох?

– Ну, тогда ему здорово повезло, – с отвращением бросил тот, все еще не выпуская дубинку из рук. – Мы не можем пока вести его в камеру, иначе тащить придется…

Тот, что помоложе, подошел от двери, встал над Тунем и прикладом карабина пихнул его в плечо, так что Тунь перевалился на спину.

– Я подожду, пока очухается, – предложил подросток. Старший товарищ поколебался, но нехотя кивнул:

– Не забудь меня позвать.

Когда они остались вдвоем, мальчик присел на корточки, положив АК-47 в ложбинку между животом и коленями. Это был тот самый мальчишка, который пил из ручья в лесном лагере в первый день, когда Тунь туда попал. Помнится, мальчик не выпускал винтовки из рук, словно баюкая ее.

– Что ж ты никак не сдохнешь? – тихо зарычал бывший ученик, наклонившись к самому лицу Туня. – Что ж ты тупой-то такой? Чего ради держишься?

Тунь попытался объяснить.

– Ты… – «Я тебя знаю, когда-то ты был под моим началом, я тебя учил». Было очевидно, что мальчишка это помнит, и Тунь выговорил только самое важное: – Почему бы тебе… не… помочь… мне… умереть?

В камере Тунь медленно приходил в себя, уже жалея о своих словах. Он представлял, что начнется, если мальчишка передаст их главному следователю. «Кем ты себя возомнил? Только партии решать, как и когда ты умрешь!»

Пусть бы его просто убили за дерзость, но ведь они могут заставить его страдать еще ужаснее. Всякий раз, когда Тунь думал – ну, хуже этого ничего не будет, его низвергали еще глубже в пропасть боли, напоминая, что не существует предела их жестокости. Тунь ни с кем не поделился случившимся, даже с Сохоном, которому доверил свою жизнь, – больше того, доверил оборвать ее, если наступит такой момент.