Обитель - Захар Прилепин (2014)

— А дальше, Тёмка, с… самое з… забавное, — ответил Афанасьев, открывая глаз и заикаясь ещё больше. — Взяли меня в охапку и отвели к ближайшему с…старому кладбищу. Гляжу — и гроб уже для меня приготовлен: с… стоит, раскрыв зевало: залезай, мол, Афанаска, покатаю под землёй… И могила вырыта. Чекисты посмеиваются — с… старшего фамилия Ткачук, навсегда теперь помню. «Вы что, — спрашиваю, — товарищи? Я ни в чём не виноват! Я — поэт, могу с… стихи почитать вам сейчас!» С… сам ещё надеюсь, что всё обойдётся, потому что красноармейцы курят и вроде как не с… собираются меня с… стрелять. Но Ткачук взял меня за шиворот и в гроб засунул — как, знаешь, кота. Я, Тёмка, ногу попытался снаружи оставить, но набежали красноармейцы, помогли, крышкой придавили и начали забивать. С… слышал, как гвозди в гроб забивают? Это — гадкий звук. Но, Тёмочка, когда бы ты знал, каково его слушать изнутри гроба. Я всё думаю: с… сейчас пошутят и выпустят на волю. Брошу, думаю, играть в святцы, с… стану передовиком, вступлю в комсомол, всё что угодно. Но вместо этого они гроб подняли — и потом начали о… опускать.

Афанасьев замолчал и с трудом несколько раз попытался набрать воздуха — но воздух словно казался неудобным для дыханья.

— …Услышал, как закидывают землёй, — без голоса говорил Афанасьев, — начал орать… плохо помню, — здесь он сделал своё привычное движение над головой, и Артём понял, когда Афанасьев оторвал себе чуб — в гробу! Так пытался себя вытащить на волю!

Не найдя и сейчас своего чуба, Афанасьев, собрав пальцы в птичий коготь, начал корябать свой висок, словно пытаясь подцепить какую-то жилу и вытащить её наружу из головы вместе со всей накрученной на неё болью.

— Не знаю, сколько там пролежал, Тёма, — зачастил, словно торопясь расстаться с воспоминанием, Афанасьев, — но, когда они начали разрывать, я уже был не в себе, ничего не понимал, задохнулся. Открыли — а там солнце. Тут я, Тёмка, и сошёл с ума.

Афанасьев посмотрел на Артёма прямым взглядом — наверное, тем самым, каким смотрят люди, признаваясь в измене, в убийстве, в самом страшном грехе.

— Ткачук, — рассказал Афанасьев, — присел возле гроба… как возле лодочки, которая меня опять сейчас повезёт кататься, и спрашивает: рассказывай, шакал, кто тебя подговорил на твой контрреволюционный поступок. А я з… знаю, что никто не подговорил. И хоть в тумане нахожусь, а уже понимаю, что если с… скажу, что никто не подговаривал, они не поверят. Нужно, понимаю, что-то такое сказать, что покажется им важным. Я набрал воздуха и шиплю — хотя пытался прокричать: знаю с… слово и дело государево, ведите меня в ИС… в ИСО… В ИСО они меня не повели, а заставили прямо у гроба, а верней сказать — в гробу признаваться во всём. Ну я и признался, что хотел вместе с Бурцевым бежать, и всех подельников назвал.

«Меня-то хоть не приплёл?» — ошарашенно мелькнуло в Артёмовой голове.

— Многих назвать не с… смог, — продолжал Афанасьев. — Бурцев разбил всех по четвёркам, и толком никто никого не знал. Думаю, в организации было человек сто, а то и больше… Но мою четвёрку всю перестреляли в первую же ночь, я про неё и рассказал… Взял Ткачук меня за ухо и повёл в ИСО. Там ещё раз то же с… самое рассказал.

— Били? — спросил Артём.

— Меня? Нет, не били, — ответил Афанасьев. — О!.. — вспомнил он, — про другое хотел лично тебе сообщить. Меня когда с допроса отвели вниз в карцер — через полчаса з… звякнули ключи, и заходит ко мне… кто, угадай? Галина. Принесла пирога и бутылку водки. Налила мне кружку, я выпил, пирог надкусил. Налила ещё кружку — я и эту выпил. Она развернулась и ушла. Ни с… слова не сказала.

Афанасьев со значением посмотрел на Артёма.