Питбуль - Анне Ханкок (2021)

— Ну не знаю, куда я ее дел, — сказал он с досадой и бросил поиски. — Возможно, вам повезет найти фрагменты записи на ТВ-2. Они сняли передачу о проблемах, с которыми мы столкнулись, и показали в программе дебатов под названием «45 минут». Я помню, что они брали некоторые кусочки из этого видео.

Он достал из книжного шкафа бутылочно-зеленый фотоальбом и устроился в кресле.

— Зато у меня есть несколько старых фотографий с норковой фермы, — сказал он, листая альбом. — Ах! Вот фотография Яна!

Он вынул фотографию из пластикового кармашка и протянул ее Элоизе.

Она взглянула на нее и улыбнулась.

На снимке молодой смеющийся Ян Фишхоф стоял, скрестив руки на груди и откинув назад голову. На снимке ему было примерно столько же лет, сколько Элоизе, может, чуть больше, у него было ясное, открытое выражение лица, говорившее о счастливой жизни, в которой еще не было ни болезни, ни горя. Он выглядел сильным. И заразительно счастливым!

Элоиза поймала себя на мыли, что ей хотелось бы знать его в ту пору.

Слева позади него тянулся длинный ряд стальных проволочных клеток, за прутья которых крепко цеплялись острыми когтями сотни разноцветных норок. Справа от него, чуть позади, стоял человек в армейской куртке цвета хаки и синих канзасских штанах. Он прислонился к машине, раздававшей корм, напоминавшей смесь трактора и тачки, и похоже, Фишхоф хохотал над тем, что он только что сказал. Мужчина самоуверенно улыбался, втянув щеки, и явно наслаждался эффектом.

— А кто этот второй? — спросила Элоиза и подняла глаза.

— Это Том Питбуль! — Галлахер указал на фото пивной бутылкой и закивал. — Мазорек! По-моему, снимок сделан сразу после открытия норковой фермы, то есть примерно в тысяча девятьсот… — он неуверенно помахал рукой, — …девяносто третьем.

Элоиза снова обратилась к фотографии и стала с любопытством рассматривать лицо Тома Мазорека.

В его глазах не было той теплоты, что у Яна, не было того мощного сияния. Он был стройнее, его кожа была грубее, более загорелая и обветренная. Глаза были близко посажены, скулы широкие, и хотя его нельзя было назвать красивым мужчиной, все же в нем было что-то притягательное. Темные зрачки, поглощающие свет. Приподнятые уголки рта. Самодовольный взгляд.

— А вы не знаете, почему его прозвали Питбулем?

Элоиза сфотографировала снимок на мобильный. Она думала, что это прозвище намекало на внешность Мазорека, но он производил впечатление скорее рептилии, чем мускулистой собаки. Скорее гремучая змея, чем питбуль.

— Ну… почему прозвали? — Ханс Галлахер глубоко вдохнул и задержал дыхание, задумавшись. Затем повернул голову к двери позади себя и крикнул:

— ГРЕТТЕ?

Откуда-то из соседней комнаты донесся ответ:

— ДА?

— Почему Тома Мазорека звали Питбулем?

Ханс Галлахер полностью перешел на диалект, который для Элоизы звучал как смесь немецкого и борнхольмского, и ей пришлось приложить усилия, чтобы понять, о чем идет речь.

В дверях появилась женщина, которая, как догадалась Элоиза, была женой Галлахера. Это была маленькая светловолосая дама с фигурой снеговика: мягкая и аппетитная, с ямочками на щеках, такими глубокими, что они, наверно, оставались у нее на лице даже во сне. Она невозмутимо поприветствовала Элоизу, что свидетельствовало о привычке к людям, запросто приходившим в ее дом.

— Питбуль? — спросила она, вытирая руки передником.

— Да, из-за чего это пошло? Какая-то драка на городском празднике или что-то такое?

— На скачках. Но это было много лет назад.

— Да, а что там случилось? Они подрались, да?

— Да. Том Мазорек и Йес Декер.

— Да, точно, — кивнул Ганс Галлахер. — Теперь вспоминаю!

— Кто такой Йес Декер? — спросила Элоиза.

Кожаное кресло заскрипело под Галлахером, и он переглянулся с женой.