Атлант расправил плечи - Айн Рэнд (2011)

– Джим, ты должен мне помочь! Мой адвокат бессилен. Я истратила те небольшие деньги, что были у меня, на него, на его частных детективов, друзей и посредников, но они смогли лишь сообщить, что бессильны. Сегодня адвокат дал мне окончательный отчет. Сказал напрямик, что у меня нет ни единого шанса. Я не знаю никого, кто способен помочь мне в таком положении. Рассчитывала на Бертрама Скаддера, но… сам знаешь, что с ним случилось. И тоже потому, что я старалась помочь тебе. Ты сумел вывернуться. Джим, ты единственный, кто теперь может спасти меня. У тебя есть кротовые ходы к самому верху. Ты можешь связаться с большими ребятами. Замолви словечко своим друзьям, чтобы те замолвили своим. Одного намека Уэсли будет достаточно. Пусть распорядится, чтобы в постановлении о разводе было отказано. Сделай это.

Джеймс покачал головой – неторопливо, почти сочувственно, словно утомленный профессионал, глядя на чрезмерно усердного дилетанта.

– Невозможно, Лилиан, – твердо ответил он. – Я хотел бы это сделать – по тем же причинам, что и ты – и думаю, ты это знаешь. Но всего моего могущества в данном случае недостаточно.

Лилиан смотрела на него погасшими, безжизненными глазами. Когда она снова заговорила, губы ее искривились в таком злобном презрении, что он осмелился признать лишь то, что это презрение относится к ним обоим:

– Знаю, что хотел бы.

Джеймс не желал притворяться; впервые, в этом случае, правда казалась приятной – правда впервые служила его удовольствию.

– Думаю, ты понимаешь, что это невозможно, – сказал он. – В наши дни никто не делает одолжений, если ничего за это не получает. А ставки становятся все выше и выше. Кротовые ходы, как ты их назвала, слишком сложны, слишком запутанны; у каждого есть какой-то компромат на всех остальных, но никто не смеет действовать, потому что не знает, кто первым решится донести, о чем и когда. Поэтому каждый будет делать ход только при крайней необходимости, когда ставка «жизнь или смерть» – практически только на эту ставку сейчас и ведется игра. Ну а что твоя частная жизнь для этих ребят? Ты хочешь удержать мужа, а им-то что до этого? Ни холодно, ни жарко. Мои личные возможности? Сейчас я ничего не могу предложить за попытку лишить судебную клику выгодной сделки. Притом ребята там, наверху, не пойдут на это ни за какие деньги. Им нужно быть очень осторожными с твоим мужем – сейчас под него не подкопаешься – после выступления моей сестры по радио.

– Ты попросил меня заставить ее выступить!

– Знаю, Лилиан. В тот раз мы оба проиграли. Оба проигрываем и теперь.

– Да, – кивнула она с тем же мрачным презрением в глазах, – оба.

Презрение такого рода доставляло ему удовольствие: странное, беззаботное, непривычное удовольствие сознавать, что эта женщина увидела его таким, какой он есть, однако остается в его обществе, сидит на месте, откинувшись в кресле, словно признавая свою зависимость.

– Ты удивительный человек, Джим, – сказала Лилиан. Это прозвучало как проклятие. Однако была в нем и дань восхищения; она не имела в виду ничего другого, ведь оба сознавали, что вращаются в тех кругах, где проклятье является ценностью.

– Знаешь, – неожиданно произнесла Лилиан, – насчет этих помощников мясника, таких как Гонсалес, ты не прав. Польза от них есть. Тебе нравится Франсиско д’Анкония?

– Терпеть его не могу.

– Знаешь истинную цель вечеринки, которую устроил сегодня сеньор Гонсалес? Отпраздновать соглашение национализировать «Д’Анкония Коппер» через месяц.

Она бросила взгляд на Джеймса; уголки ее губ чуть приподнялись в улыбке:

– Он был твоим другом, не так ли?

Это было сказано таким тоном, какого Джеймс раньше не удостаивался: в ее голосе звучало чувство, дававшееся ему лишь обманом, – восхищение. И Джеймс вдруг понял, что это и было целью его беспокойных часов, тем удовольствием, найти которое он отчаялся, тем признанием, которого ему не хватало.

– Давай выпьем, Лил, – предложил он.