К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

Я была удовлетворена тем, что он не сдержался, услышав, как я в который раз упоминаю о муже и намекаю на свое семейное счастье. После встречи у Фраскати, когда я была почти унижена его россказнями о своей дочери Клеманс, меня постоянно преследовало иррациональное, может быть, но глубокое желание как-то задеть его, отомстить. Это было сильнее меня… да если еще вспомнить, как он поступил со мной в 1794 году — не было в моей жизни дней чернее, чем те, тогдашние, ноябрьские, когда родились Вероника и Изабелла. Имела ли я право немного поиграть с ним? Расшевелить ревность, о которой этот торгаш уже и думать забыл? Черт возьми, я видела, какими глазами он смотрел на меня, когда я подходила, — это были глаза мужчины, самая большая мечта которого ускользнула от него, растворилась, как дым, и я не я буду, если я не заставлю его осознать это и пожалеть об этом!

— Вы же прекрасно знаете герцога дю Шатлэ, — сказала я спокойно, не реагируя на его грубый выпад.

— Знаю, безусловно. И даже нахожу, что это — человек-кремень, каких мало сейчас осталось. Его только в одном можно упрекнуть…

— Да? В чем же?

— В том, что он взял в жены версальскую блудницу, которой даже не достало ума оценить оказанную ей честь.

— Ах-ах-ах, — протянула я издевательски. — По-вашему, взять в жены блудницу вавилонскую — дело более почетное? Во мне, по крайней мере, течет благородная кровь, а вы подобрали просто дворняжку, которую ко двору Людовика XVI даже близко не допустили.

Клавьер поселил свою Терезу в доме на улице Вавилон, так что мой ответ получился как нельзя более метким.

— Я уже не говорю, — добавила я, с наслаждением наблюдая, как темнеют до черноты его серые глаза, — что Клавьер в роли моралиста выглядит просто смешно…

Мой голос слегка прервался. Мне вдруг вспомнились глаза Изабеллы, когда я смотрела на него. Господи, они у нее точно такие же — скажем, когда она топает ногами, вымогая, чтоб выполнили ее волю, или когда ее ведут спать, а она еще не наигралась с сестрой. У Вероники глаза — как крыло голубя, спокойные, безмятежные, а Изабелла на редкость напоминает своего настоящего отца: ее взгляд — будто стальное отполированное зеркало, из глубины которого всегда может подняться самая непроглядная тьма.

«До чего же они похожи… Унаследует ли Изабелла, кроме этого взгляда, еще и его натуру? Бунтарскую, лживую, авантюрную?»

От Клавьера не укрылось то, что я слегка побледнела и прекратила бесполезную перепалку. Он и без того пристально следил за мной, как кот за мышью, а стоило мне стушеваться, взгляд его стал по-волчьи цепким.

— О чем это вы подумали сейчас? — спросил он повелительно. — Что случилось, черт побери?

Я резко поднялась, не желая, чтобы он выпытал у меня что-либо, и даже отошла чуть в сторону, к статуе Амура, пытаясь привести чувства в порядок. Все это действительно, как говорит Клавьер, ерунда. Довольно вести пустые разговоры и мстить за прошлое. Приданое моих девочек — только это имеет значение, иначе мне и в голову бы не пришло назначать этого проходимцу встречу!

Но ответить на оскорбление все-таки надо было. Повернувшись, я сухо произнесла:

— Трус не имеет права упрекать меня в чем-либо и называть версальской блудницей.

— Трус?

— Самый настоящий трус — это вы, безусловно. Говоря прямо, вы когда-то просто испугались чувств, которые я вызывала в вас. Вы любили меня, как одержимый, насколько вам вообще это дано, и одновременно тряслись от страха, что нашлось существо, способное сделать вас таким зависимым, — и вы из этого гнусного страха решили просто растоптать меня, чтобы освободиться и обрести свободу. Это то, что я давно поняла, и решила сейчас это сказать вам, чтобы вы не воображали, что я храню на вас обиду и считаю себя брошенной.

— А обиды нет? — произнес он медленно. — Вы уверены?

— Есть только презрение, как к трусу. Но тут уж ничего не попишешь: труса не исправить ничем!