К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— По-вашему, Людовик XVI был малодушен? — переспросила я, неприятно удивленная. — Разве своей смертью он не доказал свое величие?

— Ну, если не малодушен, то глуп! — ответил первый консул, в сердцах бросая вилку. — Только глупец мог созвать Генеральные штаты в тот момент. Людовик хотел, чтобы другие приняли за него решение и спасли государство. Он ринулся в водоворот изменений, не обеспечив себя даже приличной гвардией. Кто он после этого, как не дурак?

— Я думаю, он просто был лучшего мнения о своем народе, — сказала я сдерживаясь, но чувствуя, как краска заливает мне щеки.

— Ах, так он обманулся? Значит, глупец и есть. Всегда надо чувствовать свою силу и обеспечивать собственную безопасность на случай бунта!

С этим резким и трезвым взглядом я не стала спорить. Пусть последнее слово останется за генералом, в конце концов, мне еще нужно вернуть имущество своего сына… Генерал, удовлетворившись моим молчанием, повеселел, обратился к супруге и наконец-то заметил, как она выглядит.

— Что? Новая пудра? Чудесно, душа моя. В таком виде ты прекрасна… ха-ха, смело можешь играть роль графини Эскарбаньяс [54]!

Жозефина, конечно, оскорбилась этой шуткой. Подобные колкие замечания были привычны для ее супруга, но услышать их сейчас, после того, как мне был высказан вполне открытый комплимент, показалось ей слишком обидным. У нее задрожали губы, и слезы выступили на глазах.

Генерала, впрочем, это развеселило еще больше.

— Чего ты дуешься, Жозефина? Может, переживаешь, что для графини Эскарбаньяс не найдется кавалера? Не беспокойся! — Он бросил взгляд на генерала Мармона, сидевшего по правую руку от него: — Вот тебе кавалер, будешь ходить с ним в паре, сколько пожелаешь!

Эта сцена, на мой взгляд, выглядела отвратительно. Жозефина, которую муж при всех столько раз сравнивал с комическим персонажем, жестоко страдала и лишь сильнейшим усилием сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Ее страдания, кажется, тронули генерала, но он явно не мог найти слов, чтобы исправить положение, да и вообще, чем больше он говорил, тем хуже становилась ситуация. Явно разозлившись от этого, он в два счета расправился с жарким, залпом осушил бокал шамбертена и отшвырнул салфетку:

— Мы хотели играть в барры[55]? Чего же мы ждем? Бурьенн, строй нашу команду!

Сбросив гвардейский сюртук и разувшись, он спустя несколько минут уже носился в игре по лужайке, как щенок. Гости присоединились к нему. Девушки визжа убегали не только от преследователей в игре, но и от генеральской газели, которая тоже принимала участие в баррах, налетала на них и отрывала копытами от их платьев целые куски муслина. Бонапарт был азартен, как итальянец, играл до самозабвения, и все, кто хотел ему понравиться, по-видимому, должны были отдаваться игре с не меньшим усердием. По слухам, в военной школе в Бриенне он устроил такое сражение в снежки с одноклассниками, что в городе вспоминали об этом и спустя несколько лет.

Молоденькая Полина Бонапарт рядом со мной недовольно наморщила белоснежный носик.

— Что за дурачество? Дались ему эти барры. Не люблю их! — Она кивнула подбородком в сторону своей невестки: — Она тоже не играет. И то единственное, в чем мы с ней сходимся!

Я внимательно посмотрела на Полину, невольно вспоминая то, что говорил мне о ней Клавьер. Гм, она солидарна с Жозефиной? Но Жозефина намного старше, а такой юной особе можно было бы и составить компанию брату. Однако в Полине, несмотря на красоту и хрупкость, не чувствовалось юности и живости, — только лень и даже какая-то скрытая болезненность.

Она обратила свой взор на меня:

— А вы тоже не любите эту беготню?

«Почему же, — подумала я. — Будь тут мои близняшки, я бы охотно побегала. Да и вообще… я люблю играть в волан… и в серсо…» Однако нынче я была не на лужайке перед своей куропаточной гостиной в Белых Липах и резвиться с Бонапартами мне совсем не хотелось.