К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Вы рисуете его слишком поверхностно, — сказала я мрачно. — Мне он кажется порой просто жутким. Кто нам только его послал?

— Франция благословляет его сейчас.

— Ну да… Во всех лавках Елисейских полей только и болтовни, что о нем. А он, говорят, переодевается мелким служащим и ходит подслушивает эти разговоры. Что за планы у него? Куда он метит?

— Планы самые замечательные, сердце мое. Надеюсь, Австрия будет разбита в предстоящей кампании…

— И тогда?… — требовательно спросила я. — Конец десятилетней войне?

— Безусловно.

— Вы уверены?

— Я уже работаю над деталями будущего европейского мира. Мир с Австрией, с Англией, с прусским королем — перед Францией откроется поле для величия! Довольно мы уже были ужасом для Европы. После революции мы прирастили территорию и удивили всех силой оружия, а вскоре удивим законами и искусством. Вы еще увидите, какие толпы англичан хлынут в Париж поглядеть на сокровища Лувра! О-о, я с удовольствием посмотрю на них здесь. Они были довольно жестоки ко мне когда-то[57], но я прощаю их и буду охотно принимать у себя.

Талейран пригубил шампанское. Ирония скользнула в его взгляде.

— Можно, конечно, испытывать к первому консулу отвращение, как к мужчине, но я в силу своего пола свободен от таких оценок. И могу справедливо оценить то, что он намерен сделать с Лувром. Мировая сокровищница, кладезь картин и статуй — сколько денег это принесет французам, если Денон[58] сумеет правильно поставить дело!

Я вздохнула.

— Пока до этого дойдет, мы все будем замараны по уши, Морис. Его тактика, похоже, — макнуть в грязь всякого аристократа. Вы слышали безобразную историю с Даву?

Талейран пожал плечами.

— Да. Но Даву, мой друг, — давно не аристократ.

— Он наследник знатного бургундского рода!

— Возможно. Но он предал свое происхождение, когда неистово преследовал других аристократов.

— А вам… — Меня одолевала такая запальчивость, что я даже запнулась на миг. — Вам, Морис, не приходилось сталкиваться с желанием вас замарать? Вот, скажем, ваш брат Аршамбо… разве не настаивает Бонапарт на браке вашей племянницы со своим пасынком? И придумали же такое! Соединить наследницу тысячелетнего рода с юношей, который абсолютно ничем не примечателен!

Министр покачал головой.

— Мелани слишком юна. Ей пятнадцать. Это будет нам хорошим предлогом для отказа.

— Но Мелани вырастет. А Бонапарты настаивают, — протянула я вопросительно. — Жозефина — она так просто требует…

— Все так. Признаюсь, иногда это мне… э-э, изрядно надоедает. Я имел смелость надеяться, что многочисленные и довольно важные услуги, которые я оказываю первому консулу, избавят меня от другого рода требований… тем более матримониальных[59]. Но, знаете, на меня пока не слишком давят. Да и кто я для Мелани, чтобы распоряжаться ее рукой? Аршамбо, ее отец, категорически против брака с Богарне.

— Ваш брат абсолютно прав, — проворчала я.

— Да, но он только что вернулся из изгнания, — многозначительно произнес Талейран. — Ни мне, ни ему не хотелось бы, чтоб Гамбург снова стал ему домом. Тем более, что, кроме Мелани, у меня еще трое замечательных племянников, наследников рода Перигоров, которых я хотел бы видеть как можно чаще.

— То есть даже вам приходится лавировать, — подытожила я с грустью.

— Да. Но я мастер это делать, — лукаво подтвердил министр.

«А я не мастер, — подумала я. — Мне не очень-то это удается даже ради земель Жана. Да и почему Морис думает, что давление не усилится? Чем больше власти он поможет Бонапарту захватить, тем требовательнее станет генерал. Иного и быть не может, это захватчик по натуре!»