К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

«Он выедет в армию не позднее 6 мая, — повторила я про себя в задумчивости. — Значит, он еще долго будет в Мальмезоне — можно сказать, целую вечность!» Мне самой было ясно, что так долго я здесь не выдержу, несмотря на все приглашения; решительно, воскресенье после полудня — последний рубеж, до появления здесь Брике с каретой… В сущности, этого было достаточно, чтобы решить мои вопросы, при условии, что у Бонапарта будет желание их решить.

Но генерал не спешил. Хотя и раздавал многообещающие намеки… Вчера вечером я удостоилась чести играть с ним в карты. Играл он азартно, иногда в своем рвении к победе даже жульничал, хотя и не желал, чтобы это поняли. Я к игре была равнодушна, поэтому особо не вникала в детали и заранее смирялась с проигрышем. В какой-то момент белая прохладная рука Бонапарта легла поверх моих пальцев и он произнес — негромко, но со значением:

— Вы умная женщина, мадам. Вы понимаете, что моя милость может простираться очень далеко.

И добавил — веско, как он умел:

— Милость к тем, кто правильно себя ведет, разумеется.

Он убрал руку еще до того, как его жест успели заметить.

Этот эпизод врезался мне в память. Невозможно было более прямо намекнуть на то, что за милость к Жану мне придется заплатить «правильным поведением». Уже не впервые это вбивалось мне в голову. За время пребывания в Париже я слышала подобное по меньшей мере раза три. И в этих намеках был ключ к пониманию того, почему первый консул еще не сделал то, что было сделать очень легко. Вернуть имущество Жану — для этого достаточно росчерка пера и пяти минут времени. Я видела уже много эмигрантов, осчастливленных подобным образом. Правда, надо сказать, всякий из них чем-то заплатил за это: Сегюр, Люинь, даже Нарбонн, побочный сын Людовика XV, — все они согласились занять какие-то должности в правительстве Консулата, причем не всегда высокие, и это как-то их принизило.

А что значит «правильное поведение» для женщины? Ха! Мне не нужно было растолковывать эти слова…

Мимо меня, оживленно переговариваясь, прошли служанки с корзиной белья.

— Мадам Жозефина, бедняжка, совсем извелась от головной боли. Сможет ли она поехать в Бютар?

— Сможет, Франсуаза, не сомневайся. Господин Корвизар[63] даст ей какое-нибудь снадобье посильнее, ведь огорчить мужа отказом от поездки она никогда не посмеет!

— Хотела бы я видеть того, кто решился бы отказать генералу!..

Обе засмеялись.

Действительно, кто осмелился бы отказать генералу, который уже столько дней собирался поехать в охотничий павильон Бютара? Даже Жозефина не решалась, хотя ночь выдалась очень беспокойной, и впору было не на прогулку ехать, а отоспаться хорошенько.

С тех пор, как первый консул переехал в Мальмезон, здесь были усилены меры безопасности: весь замок оцепили часовые, вдоль парковой ограды время от времени проезжали конные гвардейцы, наблюдавшие за дорогой. Я слышала разговоры о том, что на жизнь генерала Бонапарта возможны покушения, но видела, что сам генерал не придает этому особого значения, поэтому не боялась каких-либо нападений на дворец. Однако супруга первого консула воспринимала все происходящее куда более остро, постоянно тревожилась и вздрагивала всякий раз, когда к решетке ограды подходили незнакомцы — зачастую просто зеваки, желающие поглазеть на властелина Франции, или инвалиды недавней итальянской кампании, выпрашивающие прибавку к пенсии.

И вот в такой несколько тревожной атмосфере случился ночной переполох. Едва Мальмезон был окутан первым сном, как среди полной тишины раздался громкий звук-то ли выстрел, то ли взрыв. Гости, наэлектризованные слухами, выскочили из своих комнат, не успев даже одеться. Дамы в нижних юбках, мужчины в панталонах столпились вдоль галереи, поглядывая друг на друга с испугом. Что случилось? Неужели злоумышленники осмелились обстрелять Мальмезон?

— Не бояться! Не бояться! — прозвучал громкий и сильный голос.