К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Я разрешаю, разумеется. После того, что вы сделали для меня, Жильбер, я вряд ли могу в чем-то вам отказать.

Я приподнялась на цыпочки, поцеловала его в щеку.

— Спасибо! Пусть благословит вас Бог. Я рада буду стать вашей тещей, если так распорядится судьба!

Он едва услышал, что я сказала, сосредоточенно думая о чем-то своем. Его красивое лицо оставалось напряженным. Потом произнес:

— Я бы поехал с вами уже сейчас, мадам, если б не опасение, что меня хватится полиция. Шпионы Бонапарта постоянно проверяют, не покинул ли я Париж. Мне нужно поставить в известность министерство внутренних дел…

— Да, безусловно, — сказала я, явно торопясь. — Вы сделаете это и приедете в Бретань! Аврора будет ждать вас.

На самом деле я вовсе не была в этом уверена. Я вообще не могла бы сказать, где будет Аврора, когда Буагарди соберется-таки в Белые Липы. Мое намерение было таково: как можно скорее добраться до дома, забрать детей, включая, разумеется, и юную героиню Жильберовых грез, и убраться в Англию. Учитывать в этих планах время приезда Буагарди я, конечно, не собиралась. Надо будет — он найдет Аврору и в Англии!

Мне не будет спокойствия, пока я не обниму Изабеллу и Веронику, пока я не буду уверена, что они целиком под моей опекой и недосягаемы для Клавьера! Все остальное, включая встречу Буагарди с Авророй, могло подождать. В конце концов, если бы граф раньше был более решителен, моя воспитанница вообще не попала бы в такую подвешенную ситуацию и не стала невестой виконта дю Шатлэ. Так что пусть пожинает плоды собственной канители.

Брике докурил трубку. Пошарив в в каких-то своих запасах, достал булку, небольшой круг белого сыра, разделил всю эту снедь надвое и протянул мне.

— Будьте так добры, поешьте, ваше сиятельство.

Я взяла еду, не скрывая признательности.

— Обычно я кормила тебя, Брике.

— А я это хорошо помню, — отозвался он. — Кормили вы меня всегда до отвала. И при этом смотрели так участливо. — Он шмыгнул носом. — Будто мать.

Мы снова замолчали, пережевывая хлеб с сыром. В Брике была весьма ценная черта: он помнил добро и умел быть благодарным. «Будто мать», — повторила я про себя его слова. — Я и не думала, что мой взгляд в то время, когда он за обе щеки уплетал какую-нибудь яичницу или колбасу, так много для него значит». Но, видимо, для мальчишки с улицы, Бастьена Пино по прозвищу Брике, не знавшего ни отца, ни матери, это действительно было важно.

— Что ты хотел у меня попросить, Брике? Вот уже несколько месяцев ты ходишь вокруг да около, а по существу не говоришь.

Он с шумом выпустил воздух, смахнул крошки с брюк.

— Я же говорил вам: скажу по существу, когда все уляжется.

— Что уляжется?

— Ну, когда вы будете в спокойствии и безопасности, рядом со своим мужем. Кто же знал, что у вас каждая поездка в Париж — это начало новой передряги? Хотя, если рассудить, именно я-то и должен это знать.

Бросив на меня пытливый взгляд, он спросил:

— Снова в ваших злоключениях банкир замешан, не так ли?

— Снова… — Я трудно глотнула. — Но теперь все очень, очень плохо, Брике. Он взялся забирать у меня дочерей!

Парень присвистнул:

— Дочерей?! Ну, видал я наглецов всяких, а такого еще не видывал. Какие еще ему дочери? Разве я не помню, как он отказывался от них? Чтоб он сдох!

С Брике мне было говорить легче, чем с кем бы то ни было. Он знал все: историю появления на свет Вероники и Изабеллы, мои мытарства в родильном доме Бурб, куда забросила меня равнодушная жестокость Клавьера, то, как я чуть не умерла от родильной горячки и вынуждена была принять, как милостыню, помощь Доминика Порри… Этому юноше ничего не надо было объяснять, перед ним не надо было оправдываться. Он знал: в жизни человека бывает всякое, тем более — в жизни женщины, и высокопарные аристократические понятия о чести и бесчестии не разделял.