К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

— Какие упреки, ах, вы только подумайте! Проходимцы стыдят герцогинь за подслушивание… А что вы сами, собственно, из себя представляете? Или мне напомнить вам, как вы рыскали за мной по пятам чуть ли не по всей Европе, подкупали служанок и гувернанток, чтобы знать о каждом моем шаге?! Где тогда были ваша лживая щепетильность и фальшивые манеры лавочника?!

Я почти кричала. Я вообще припомнить не могла, когда говорила с Клавьером в таком тоне, — наверное, до этого случая все-таки никогда. Банкир сделал насмешливый жест в сторону секретаря Талейрана, который с растерянным видом следил за перепалкой:

— Вы слышите, Лабори? Уверен, такого лица герцогини вы еще не видели. Не премените рассказать об этом своему патрону, он будет удивлен.

Лабори, сконфуженный, развел руками.

— Господин Клавьер, я хорошо знаю только то, что мои пятеро детей и жена будут весьма разочарованы новостью о том, что я уволен и больше не принесу в дом жалованья. А все к тому идет, если госпожа де Ла Тремуйль не поторопится…

Я с достоинством, насколько это позволяли босые ноги, прошла к своим туфлям, грациозно надела их, не наклоняясь, и, отбросив шлейф, направилась к выходу.

— Пойдемте, Лабори. Ужин с первым консулом, безусловно, важнее, чем болтовня этого господина. Нам не стоит опаздывать.

5

Ужин, начавшийся в половине первого ночи, был обставлен не менее изящно, чем бал. Под звуки торжественного медленного полонеза пары прошли по главному залу, затем зеркала, закрывающие одну из стен, раздвинулись, открывая путь в галерею, украшенную гирляндами цветов. Проход этот вел в столовую, где под цветущими цитрусовыми деревьями были накрыты столы. За один из них меня и усадил со всей учтивостью Талейран, с которым я шла в полонезе. Ярко горели сотни свечей в канделябрах, их свет отражался в серебре, которым была расписана посуда.

Мест в столовой было не так много, поэтому многим гостям довелось ужинать в других помещениях и в саду. Наш стол был накрыт на шестерых; кроме меня и Талейрана, за него уселись молодой генерал Мармон — один из самых близких Бонапарту людей, выходец из дворянской семьи, и прелестная темноволосая девица лет двадцати, высокая, гибкая, с дивным оливковым цветом кожи, который был подчеркнут белизной отборного жемчуга, несколько раз обвивавшего ее шейку. В ней я скорее угадала, чем узнала сестру первого консула Полину Леклерк.

Моя догадка подтвердилась, когда к нашей компании стремительно присоединился сам первый консул со своим адъютантом, высоким курчавым малым по имени Андош Жюно. Проходя мимо девицы, генерал мимолетно потрепал ее по локтю:

— Балом ты должна быть довольна, Паолетта, милая. Столько танцев… Талейран угодил тебе, попрыгунья?

— О, я в восторге от кадрили. У себя я тоже заведу традицию танцевать кадриль!

Она не сводила с меня карих оленьих глаз, и больше всего, видимо, ее интересовало мое платье.

— Вы брали уроки у Трениса, мадам? — спросила она наконец, обратившись ко мне напрямую.

— Совсем немного. Он довольно требовательный учитель.

Полина по-детски надула губки.

— Да. Это так. Когда-то он учил меня менуэту, маменька настаивала на этом. И это было несносно, клянусь! Я пряталась всякий раз, когда в салоне начинал звучать менуэт. А вы, мадам… вы обучены этому танцу?

Я с удивлением посмотрела на нее.

— Меня учили этому в монастыре, так тогда было принято.

— И в Версале, конечно, — подхватила Полина. — Было бы интересно там побывать. Ха-ха! Но я в то время была слишком мала, понятное дело, и жила на Корсике.