К чужому берегу. Предчувствие - Роксана Гедеон

«Возвращение имущества сыну стоит некоторых усилий, — сказала я себе. — Безусловно, Бонапарт — не самая приятная личность, будь моя воля, я не общалась бы с ним никогда. Не удивительно, что Александру не удается с ним договориться… Но что, собственно, от меня требуется? Сделать несколько визитов и побывать на приемах — это же безделица. Пусть во время этих встреч я чувствую петлю, сжимающую горло, — но ведь это только ощущение. Я остаюсь цела, и от меня не убудет, если я еще немного побуду в нынешнем парижском свете. Если мое присутствие тешит самолюбие первого консула, — что ж, можно доставить ему такое удовольствие, даже если для меня самой это выглядит некрасиво и глупо. Игра стоит свеч!»

Эту фразу я повторяла себе миллион раз, как заклятие, стараясь заглушить ею гордыню и голос совести. Я столько настрадалась в прошлом и столько потеряла. Я была невероятно спесива и глупа в молодости. Могу ли я повторять этот опыт теперь, когда у меня столько детей и муж практически в плену? Когда на кону — моя с ними благополучная жизнь во Франции? Игра стоит свеч, черт возьми, и на этом точка!

Летиция Бонапарт выслушала мое объяснение спокойно, не показывая, верит мне или нет. Поднявшись, она подошла ко мне и приветствовала меня, по-дружески сжав мои руки своими.

— Родить ребенка — нелегкое дело. Мне это понятно, ведь я родила тринадцать детей. Однако ж надобно чем-то угостить вас, я не привыкла принимать соотечественников без угощения.

Недоумевая по поводу такого приема, я позволила провести себя к столу. Все это мне не особо нравилось, включая замечание о соотечественниках, но я смолчала. Служанка поставила передо мной поднос: кофе с молоком, большая гроздь винограда, какой-то пирог с карамельной коркой, невзрачный на вид. Неужели я буду есть, а хозяйка будет наблюдать за мной, как какая-нибудь мать? Это пахло чем-то деревенским… или родственным, что ли.

— Пожалуйста, подкрепитесь, — сказала мне Летиция уже по-итальянски, садясь напротив и не спуская с меня пристального, но мягкого взгляда. — Вы так худы, что у нас на Корсике сказали бы: улетит, едва подует либеччо[45].

Я вежливо улыбнулась уголками губ.

— Однако вы давно во Франции, синьора Летиция, как я понимаю.

— Нет, недавно. Мы перебрались в Париж зимой, оставив дом в Аяччо на старую кормилицу. Она присмотрит за ним. Но Францию я впервые узнала еще в 1793 году, когда Паоли[46] ополчился на моего Наполеоне. Нас тогда изгнали с острова.

Полностью перейдя на итальянский, она стала говорить куда более смело, разумно и связно. Я из приличия слушала ее не такой уж короткий рассказ о том, как семейство Бонапартов потеряло родину. Она говорила, как бежала с младшими детьми из Аяччо, бросив там все, не собрав впопыхах даже самого жалкого скарба, как они долго бродили, сбивая ноги до крови, по горным тропам и две ночи прятались в пещере, дожидаясь лодки, которая переправит их в Марсель. Наконец, Наполеоне нашел их и спас. Как она была рада, что ее сын жив, что он вырвался из рук преследователей!

Я внимала, не слишком вникая, но радуясь уже тому, что принимающая сторона не затрагивает тему какого-либо нашего с ней родства. Вообще-то я не понимала, к чему эта встреча, но раз уж этой женщине так угодно — что ж, я послушаю… Мимоходом я отметила, что, судя по прошлому мадам Бонапарт, первый консул происходил из чрезвычайно бедной, весьма скудно жившей семьи. Из ее слов выходило, что они чуть ли не побирались в Марселе. Да и вообще вся их жизнь прошла в пересчитывании каждого су: женщины в этом семействе наравне с прислугой гнули спины в своих оливковых садах, носили воду, месили тесто для пасты[47], собственными руками стирали одежду и гладили юбки. Меня это несколько поразило. Я знала, конечно, что генерал Бонапарт не из знаменитого рода, но чтоб все было настолько плачевно?…