Лекарство от одиночества - Юлия Резник

— Ты что, ничего не знаешь?

— Нет, — трясу головой. — А чего он хочет?

— Выяснить, что стало с его спермой. Он просто спятил, Эля. Я тысячу раз ему объяснял, естественно, в неформальной обстановке, что она не была использована. Но он ни в какую не хочет в это верить. Этот суд — полнейший абсурд! Он не узнает ничего нового, зато вкатает в землю мой бизнес.

В обычно размеренном и холодном голосе Матиаса проскальзывает неприкрытая злость. И она до того мне созвучна, что глаза застилает алым. В котором весьма органично смотрятся борочные театральные интерьеры.

— Я с ним поговорю. Ничего пока не делай, ладно?

— Ладно. Ты не подумай, я ему предлагал решить этот вопрос полюбовно. Рассказал о результатах расследования, показал гребаные образцы, что они, бляха муха, целехоньки, и предложил огромную денежную компенсацию, но ему не это, кажется, надо.

— А что?

— Тебе лучше знать. Ребенок? Похоже, он никак не смирится, что его нет. И за это готов уничтожить всё и всех. Мой бизнес, ваш брак и твоего ребенка.

— Нашего.

— Прости, Эль, но судя по тому, как он себя ведет — твоего.

Каждый раз, каждый гребаный раз мне почему-то кажется, что больнее уже не будет. И каждый раз убеждаюсь в обратном.

— Я поговорю с ним и отзвонюсь.

— Буду признателен.

Когда я нахожу Веру в переполненном буфете, уже дают третий звонок.

— Прости, дорогая, мне нужно срочно домой.

— Случилось что-то?

— Да. Случилось… Юра окончательно рехнулся.

— Я могу чем-то помочь?

Отрицательно качаю головой и даже делаю несколько шагов к выходу, когда вдруг щелкает:

— А вообще да, Вер. Ты можешь мне сказать, не продала ли ты еще свою квартиру? Если… Если нам с сыном придется куда-то уйти, мы можем рассчитывать на тебя?

ГЛАВА 20

Кажется, пробуждение еще никогда не было настолько тяжелым. Встряхиваюсь, открываю глаза. За окном сгустился туман. Отсыревшие под кондиционером простыни холодят тело. Встаю и надолго залипаю взглядом на спящем муже. В глубине души понимая, что это — в последний раз. Да, вчера я так и не нашла в себе сил поговорить с ним, но и простить его поступки я не смогла тоже. И вряд ли когда смогу. Теперь уж это ясно, как белый день. Как бы невыносимо и горько мне не было. Как бы не было тяжело рвать по живому… Стоит признать, что всему однажды приходит конец.

Жаль только — ехать некуда. Верина квартира, на которую я так рассчитывала, оказалось, давно сдана. Так что мне придется вернуться к родителям, пока я не подыщу варианта получше. Если я вообще смогу себе позволить арендовать квартиру. Цены на жилье в нашем городе подбираются к столичным, тогда как зарплаты остаются вполне себе провинциальными. Я пока вообще не представляю, как буду выкручиваться. Скорее всего, брошу универ и наберу подработок в какой-нибудь частной клинике. Там, говорят, платят больше.

Сглотнув мерзкое дребезжание в горле, иду в ванную. Привожу себя в порядок, умываюсь холодной водой и заглядываю в гардероб. Я ни в коем случае не хочу делать из своего ухода событие. А потому собираюсь по-тихому, пока все спят, чтобы это не выглядело демонстративно, так, будто я только и жду, когда меня остановят.

Первым делом в чемодан отправляются Мишкины вещи. Потом мои. С удивлением понимаю, что не так-то и много у меня тряпья оказалось. Восемь лет жизни вместились в три чемодана. Некоторые мои приятельницы на отдых больше берут.

На дорожку присаживаюсь. Вздыхаю, разгоняя мучительное напряжение, сковавшее грудь металлическим обручем. Главное, все делать плавно, чтобы не расплескать душевную муть. И подступившие к горлу слезы.

— Элька? Ты чего тут сидишь?