Лекарство от одиночества - Юлия Резник

— Хорошо, тогда давай быстренько умываться, и к бабушке. Ты же хочешь поехать к бабушке?

— Дя!

— Вот и славно.

Я веду сына в ванную, умываю его, помогаю почистить маленькие круглые, как жемчужинки, зубки. Валов маячит рядом. Топчет туда-сюда коридор.

— Я не хочу, чтобы вы уходили. Я люблю вас. Тебя. Мишку. Вы вся моя жизнь.

— Правда? А так и не скажешь.

Надеваю на сына любимую футболку с динозаврами и шортики в тон. Оглядываюсь по сторонам в поисках кепки. Я точно ее приготовила, но из-за непролитых слез перед глазами все плывет — ни черта не вижу.

— Эля…

— Поможешь спустить чемоданы?

— Элька, не дури.

Ну, нет — так нет. Ставлю Мишку на ножки и берусь за самый большой и тяжелый. Юра, выругавшись, вырывает у меня ручку, хватает еще один и молча выходит из комнаты. Чтобы ему не приходилось подниматься дважды, маленький чемодан я выношу сама. И, как на грех, сталкиваюсь со свекровью в коридоре.

— Доброе утро, — моргает она. — А что происходит?

— Мы с Мишей съезжаем. Спасибо за все, но… — пожимаю плечами, не сумев придумать, что добавить к сказанному.

— Эля, да вы что? Погоди. Юра тебя обидел? Так я ему сейчас…

— Не надо, мам… То есть Любовь Павловна. Ничего уже не будет. — Я все-таки начинаю плакать, — Простите.

Опустив глаза к полу, я все же спускаюсь вниз. Как-то дохожу до машины и пристегиваю Мишку в кресле, пока Юра грузит наши чемоданы в багажник. Мелькнула было мысль оставить машину мужу, в конце концов, это он мне ее дарил… Мелькнула и тут же исчезла. Я не могу остаться без колес из-за глупой гордости. Я и так уже все потеряла. Пусть хоть машина будет.

— Это не конец, Эль, — сипит Валов, наклонившись к окну. Я крепче вцепляюсь в руль и срываюсь с места так, словно за мной черти гонятся. Жму на газ, а мне орать, орать хочется от того, что между нами не стало, от того, что навсегда ушло, а он даже не понял. Но я молчу, сцепив зубы, и еду, оставляя так много в прошлом.

Родители живут в облезлой пятиэтажке на Чурке. Не самый благополучный район. Как был, так и остался. Частный сектор вперемешку с многоэтажками, убитые дороги, разрисованные заборы из профлиста и стаи бродячих собак, рыщущих по округе… Меня приваливает ощущением того, что я по всем фронтам проиграла. Здравствуй, родное болото. С трудом нахожу место для парковки. Пока Мишка нетерпеливо стучит ногами, требуя его выпустить, набираю номер отца:

— Пап… — голос ломается. — Ты не мог бы спуститься? Мне нужна помощь.

Отец выходит из подъезда буквально через пару минуты. В растянутых трениках и линялой футболке — здесь и так сойдет. Бросается обниматься с Мишкой, заглядывает в багажник и, ни слова мне не сказав, принимается вытаскивать чемоданы.

— Так и знал, что делов не будет, — одной фразой, так сказать, обрисовывает ситуацию в целом. Мне почему-то от этого жутко смешно. А от того, что мне приходится сдерживать этот смех, саднит горло.

— Мы вас долго не стесним. Я поищу что-нибудь, — лепечу, с трудом справляясь с собственным голосом.

— Совсем у тебя крыша поехала, Элька! Как будто я вас гоню!

Поднимаемся в квартиру. В тесной прихожей не разминуться. Не укрыться от заплаканных маминых глаз. А рыдает она — будь здоров, как будто кто-то умер.

— Элька, ну вот что ты делаешь, а?

— Я, мама, развожусь.

— Ну как же так? Ну зачем? У нас семья! Как же мы? Вам на себя все равно, на Мишку, так хоть о стариках подумайте! Любочка рыдает, я рыдаю…

Ума не приложу, что на это ответить. Семья у нас и впрямь была дружная. Как-то спелись наши с Юркой родители. Сошлись, такие разные, непонятно на чем. Породнились не на словах, как это обычно бывает, а по-настоящему. Переплелись корнями, как теперь рвать? С одной стороны, я маму даже понимаю. С другой — не уверена, что выдержу, если она будет каждый божий день промывать мне мозг и стенать, чтобы я вернулась.