Капитаны - Goldy Circe

Поляна пропитана звонкой тишиной. Только дождь и шёпот пара — более ничего. Эта тишь предательски напоминает кладбище. Душа Леви скручивается в узлы, вытягивается в тончайшие струны, который того и гляди порвутся в этом зябком вакууме.

— Кáта! — он едва узнаёт свой голос: слишком выправленный, готовый вот-вот сломаться, будто бы чужой. — Кáта!

Дождь не даёт эху разлететься. Леви быстро пускает лошадь рысцой, петляя между телами, а глаза отчаянно пытаются заметить хоть что-то.

— Ну же… не смей тоже уходить… — цедит он, жадно всматриваясь, как вдруг его сердце замирает в третий раз.

Он видит её. Катрина лежит на спине. Клинки сложены, рукоятки на месте. Глаза закрыты, умиротворённо закрыты, что издали можно даже решить, будто она спит. Леви всем телом подаётся вперёд, перекидывает ноги через седло, спрыгивает и мчится к ней. Падает на колени рядом: трава обманчиво проминается, что Аккерман тут же пачкается в размягчённой дождем грязи. Его движения, доселе рваные, приобретают выдержанную чёткость. Он кладёт пальцы на шею, ниже угла челюсти, и надавливает. Поначалу кожа едва что-то различает, но затем чувствуется пульс — слабый, натянутый. Будто её сердце трепыхается бабочкой, а не стучит.

Леви шумно выдыхает. Живая. Живая.

Он нервно улыбается, чувствуя, как щиплет глаза. Ладони оглаживают лицо, убирают прилипшие влажные волосы с лица, поправляют плащ. И тут его рука, что шла по её спине, напирается на тугой узел: затянутый ремень или просто тряпка, повязанная поверх рубахи. Аккерман рассеянно подцепляет ткань, и на пальцы попадает что-то липкое. Не просто влага дождя. Леви резко отдёргивает руку. Кровь.

Её смывает проливной дождь. И только сейчас капитан оглядывает траву под женой. Все фиалки, все травинки окрашены тёмным вишневым отблеском. Леви сдавливает челюсть, что кажется, будто зубы сейчас сломаются.

“Слева…” — только и успевает понять он. Что там у людей слева? Чёрт его знает, вроде опаснее, если рана справа. Леви хмурится, пытаясь упомнить. Кишечник, почка, селезёнка… Но крови слишком много.

Выругавшись, Аккерман резко дёргает головой, откидывая прилипшую ко лбу чёлку. Быстро приказывает самому себе собраться. Он не может её потерять. Только не её.

Дождь ехидно поливает поляну, когда Леви поднимает Кáту. Он свистит лошади, неловко забирается в седло. Одна рука дрожаще сжимает поводья, вторая — прижимает жену к груди, ощущая слабое биение сердца.

Леви шпорит лошадь, заставляя ту вновь пуститься вскачь и понестись напролом назад.

— Не смей умирать, Кáта, — Леви натягивает плащ на её холодные плечи, целует в макушку. На каждом ухабе её и его трясет, но сейчас важно время, а не элегантность. Бишоп хмурится, выдыхает, видимо, от боли. Леви снова повторяет мантру. Заклинание. Просьбу и мольбу. — Не. Смей. Умирать. Это приказ. Ты слышишь?

Эквус быстро скользит в буреломе, шестым чувством угадывая заместо всадника, где проскочить, а где сократить путь. Леви направляет её по памяти на тракт, когда замечает движение. Катрина заторможено моргает. Едва-едва.

— Да, да, Кáта, умница… — заплошно шепчет он, пытаясь поймать родной взгляд. Но Бишоп вдруг бледнеет, и её веки снова прикрываются. Леви цокает языком, чувствуя горечь на кончике. — Кáта? Нет-нет-нет, открой глаза. Открой глаза, вернись ко мне, любовь моя….

На очередной кочке их снова встряхивает. Катрина всхлипывает, хмурится, болезненно поджимая губы. Леви бросает в жар:

— Пожалуйста, открой глаза… Ты сильная, ты можешь. Не притворяйся, ты можешь, я знаю, — Аккерман чувствует, как уголок рта дёргается в улыбке, когда её ресницы трепещут, и Бишоп потеряно смотрит на него. — Да, да. Молодец, ты отлично справляешься. Продолжай смотреть на меня…

Дождь чертит водные узоры на её лице. На щеке шипит испаряющаяся кровь титана. Катрина вся бледная. Взгляд зелёных глаз едва ловит его, но веки тут же наливаются свинцом.