Капитаны - Goldy Circe

— И я тебя люблю. Сегодня я это почувствовал ярче, чем раньше, — тихо отзывается Аккерман, смотря прямо, глаза в глаза. — Знаю, мы всегда будем рисковать собой, это неизбежно в разведке. И наш брак… согласись, это странная вещь. Обещать себя тебе до конца моих дней, хотя сегодня мы есть, а завтра раз — неудачная вылазка — и одного может и не стать. Но никто не знал, что так случится, и мы с тобой не оракулы, чтобы предусмотреть всё возможное. От этого ничто не меняется. Я твой муж, ты моя жена. Я люблю тебя и готов сделать ради тебя что угодно — это всё что имеет смысл, Кáта. Просто обещай оставаться смелой, но осторожной, хорошо?

Она кивает, хрипло шепчет:

— Да… обещай мне то же…

Леви кивает в ответ. Растирает холодную ладонь руками, и снова, в который раз, целует, пытаясь окончательно уверовать, что она жива:

— Держи меня и не отпускай….

Катрина улыбается:

— Пока жива, буду тебя держать. Мёртвой хваткой.

Леви закатывает глаза, а затем строго хмурится:

— Очень смешно. Что б я такого больше не слышал, — он подаётся вперёд, наклоняется над ней и коротко целует в губы — горько как-то, но сладко одновременно. Кáта сбито выдыхает, пытается подтянуться ближе, когда вдруг коротко всхлипывает, откидываясь на подушку. Морщиться. Глаза блестят от накативших слёз. Леви поджимает губы. Самое ужасное, что он не может ей помочь. Не может забрать её боль: он бы впитал все долы{?}[Дол — единица измерения интенсивной боли] полностью, едва ли моргнув глазом. Но нет такого чуда. И капитан делает то, что остаётся: держать её за руку, целовать в лоб, успокаивать и быть рядом. — Клей сказал, что есть морфин, если будет больно. Кáта?

— Нет, всё… всё нормально… — цедит через зубы она, жмурясь.

— Это очень хорошо, — звучит нежданный жизнерадостный голос. Протиснувшись через зазор в ширме, к ним подходит Клей. Хирург в заляпаном кровью халате поправляет очки, просто и неуместно улыбаясь. — Мне доводилось оперировать одного Бишопа, из военной полиции: на нём все раны затянулись, как на доброй собаке. Уж не родственник?

Катрина прищуривается, придирчиво рассматривая врача.

— Не имеет значения.

Клей кивает:

— Понял, — он молча указывает Леви отойти и опускается на пол рядом с импровизированной походной постелью. Капитан нехотя, но подчиняется — в конце концов, они все в царстве врачей, а Клей его жене вроде как жизнь спас… Леви всё же испытывает к нему больше благодарности, чем негодования. Хирург тем временем даёт указки: — Ляг ровно, ноги не подтягивай к животу, выпрямленными держи. Будет больно — говори, есть морфин. Пока есть, — вкрадчиво уточняет.

Кáта покладисто выравнивается. Клей бесцеремонно и бесстыдно задирает одеяло: её пронзает контрастный промозглый холод, вынуждая поморщится. Стекла очков беспристрастно блестят в приглушённом теплом сумраке палатки, когда хирург, не обращая внимания и не теряя времени, снимает стерильную марлевую повязку, осматривая свою работу:

— Швы ровные, это хорошо… Если будешь следовать указаниям, то и шрама почти не останется… — он придирчиво вглядывается в её глаза, щурится и мнёт живот. — Больно?

— Неприятно, — в тон отзывается она. Клей фыркает, укладывая повязку обратно.

— Жить будешь, — ухмыльнувшись, он поднимается. — Пока придётся полежать тут, дней семь… Командор правда на завтра-послезавтра перемещения лагеря планирует… — Клей хмурится, смотря куда-то в сторону, будто витая мыслями уже на очередной операции. Затем механически лезет в карман, вынимая записную книжку и грифель. — Тебе со швами в седло нельзя, я выпишу место в повозке. Когда отпустим из лазарета, всё равно будешь приходить каждый день — в три часа — на обработку и ревизию шва. Утром, вечером и по мере загрязнения либо сама, либо попросишь кого смекалистого обрабатывать рану антисептиком — его я выдам. Доступно, капитан?

Катрина вдумчиво кивает:

— Более чем.