Капитаны - Goldy Circe

— Я… Через сколько она будет в палате? — сдерживаясь, выдавливает Аккерман. Хирург флегматично пожимает плечами.

— Может через час, а может через полтора. Надо разрезать и оценить, что повреждено, а что — нет. Ждите, — доктор небрежно поправляет очки и снова окидывает капитана взглядом. — Вы её начальник?

Леви готов осклабиться:

— Муж.

— Тогда в палату точно пустят, — смягчается хирург. Серые глаза даже чуть теплеют, в них крупицами блестит сочувствие. “Циник”,— решает Аккерман, — “такой молодой, а уже циник”.— Ждите. И молитесь, если верите в милость Стен, — врач вдруг скабрёзно улыбается, явно довольный своим юмором, — или что там нынче проповедают?

Леви давит желание недовольно цокнуть языком ему в спину и, запахивая плащ, наполовину пропитанный кровью жены, выходит из лазарета к офицерской палатке. Сумерки расползаются по разбитому лагерю, дождь не стихает.

Капитан не хочет впадать в круг беспокойного самотерзания, но рука сама собою сжимает кольцо на цепочке, а с губ безмолвно слетает мольба:

”Выживи…”

***

Тело кажется абсолютно чужеродным. Мышцы бездумно приходят в тонус и ослабевают, будто она пустышка, перевязанная нитями, за которые вкрадчиво дёргает невидимый кукловод. Сердце бешено трепещет, отдаваясь гулким эхом в голове, а простой вдох кажется непосильной работой. Катрина едва находит силы разлепить глаза: веки словно из свинца вылиты — давят неимоверно. Следом настигает резь: приглушённый свет помещения кажется солнцем в зените. Кáта, сглатывает — горло саднит от сухости. Всё ощущается, как затянувшийся сон, беспросветное болото грёз и кошмаров. Девушка старается дышать спокойнее, но сбивается, когда ватные руки с трудом поддаются указке подняться к лицу. Бишоп потеряно жмурится, морща нос. Пытается подняться, но тут же падает обратно и с шипением стонет — левый бок и весь живот горько саднит.

— Скажите врачу, что она очнулась, — раздаётся рядом холодный приказ. Кáта коситься, выхватывая из темноты голубо-серые глаза.

— Л-леви… — сипло выдыхает. Слова царапают горло. Аккерман сидит на полу рядом, по-чуднóму сложив ноги крест-накрест.

Катрина слепо тянется к нему, чувствуя, как Леви обеими руками касается её ладони в ответ. Он подносит получившийся замок к губам, целуя кожу.

— Как ты себя чувствуешь? — Бишоп хило бодрится, улыбается, мол, бывало и хуже. Леви тихо цокает, сжимая её ладонь. — Ты не представляешь, как сильно меня напугала. Я думал, что придушу тебя, если ты умрёшь, — также тихо отзывается Аккерман, целуя её руку вновь. Кáта давится смешком, но от движений плеч и груди по телу разливается болезненность. Леви оглаживает её запястье. — Этот хирург, Клей, сказал, что шансы невелики и ты едва сможешь выкарабкаться… Но он дурак, и не знает, что ты боец… — в его голосе проскальзывает квёлая мягкость. — Ты жива и это главное…

— Извини, я не хотела… — шепчет Бишоп. Леви мотает головой, глухо выдыхая.

— Я приму извинения объяснениями. Скажи мне точно, что там произошло. Те два трепещущих листа едва ли пару слов могли сложить… Шадис посылал вас всех в хвост колонны, как ты вообще так далеко оказалась?

Бишоп сипло кашляет. Аккерман спохватывается, достаёт заготовленную флягу и, осторожно придерживая, даёт ей пить. Кáта вздрагивает, ощущая, как часть воды ползёт струйками на шею. Она заторможено хмурится, прикидывая, где они сейчас и где её платок, когда Леви бесцеремонно утирает её лицо тем, что носит во внутреннем кармане.