— У вас что, было много братьев? — спрашивает она, подставляя руку козырьком от слепящих лучей. Если его разозлить, то наверняка даст штрафной круг. А это то, чего Катрине требовалось чуть ли не по рецепту доктора: выпустить скопившуюся ярость в движениях клинков. — Откуда такой фанатичный соревновательный дух?

Дункан снисходительно машет рукой, мол, уходи давай с площадки:

— Не твоё дело, Бишоп.

— С собственным лейтенантом можно и повежливее быть, — ответно парирует она.

— В армии, а особенно — в Разведкорпусе, всё не на вежливости держится, а на уставе. Заруби себе на носу, — Катрина выдыхает, понимая, что у Дункана сегодня настроение хорошее. Он ей скорей отпускной выдаст, чем наряд вне очереди. — Не задерживай. Тебя ждет увлекательная бюрократия.

Вода в бочках, что стоят подле склада, холодная и приятно бодрит. Умывшись, Бишоп опирается о бортики: ждёт, пока взволнованная вода уляжется. Есть что-то непостижимо магическое в том, как рябь волн накатами сменяет друг друга. Однажды Катрине в руки попалась ветхая книга, что едва сохраняла свой переплёт. Бишоп достала её в библиотеке, случайно в потёмках перепутав полки. Она было собиралась поставить фолиант обратно, но что-то в обложке смущало и… завораживало. Будто шептало: “прочти меня, и я открою тебе тайну”. Потакая любопытству, Кáта всё же уселась в читальном зале и раскрыла том. Наверное, это был один из тех поступков, о которых она впоследствии не жалела до конца своих дней. В той книге был описан чарующий мир, что скрывали Стены: реки огня, ледяные земли, поля из белого песка и море. Огромный водоём, как озеро, только конца и края ему нет: оно больше суши и вдобавок ещё и солёное… Глупая сказка, но книга заявляла, будто берег моря ласкают волны — такие же, как сейчас в бочке — иногда мягкие, едва видимые, а иногда бушующие.

Хотелось бы ей хоть глазком увидеть эту выдумку воочию: в голове не укладывалось.

Катрина улыбнулась, различая искажённое, пляшущее отражения себя в воде. Когда они с Леви сидели перед первой экспедицией на крыше, украдкой держась за руки, и рассматривали звёзды, она рассказала Аккерману о море. Леви улыбнулся и скептично отозвался, мол, будь такое чудо реальным и солёным, его б давно вычерпали торговцы, выпарили соль и продали её с бешеной наценкой…

Кáта заметила, как отражение вдруг потерянно моргнуло, улыбка соскользнула с лица, а в груди — в её груди, не в воде, не в мираже — разлилась тупая сжимающая боль. Леви…

Бишоп хлёстко бьёт по водной глади, давая себе пощёчину. Как же нелепо всё получилось: рассориться из-за сервиза!

Отойдя от бочки, она быстро выходит на тракт и, идя по жухлой осенней траве, чтобы не запылить сапоги, направляется к штабу, шмыгая носом. На сердце с новой силой заскребли кошки. Тоска узлом завязывает все органы внутри, а по телу разливается тягучая продрога. Кáта понимала, откуда шёл этот мандраж, хоть самой себе научилась не лгать: она боялась. Боялась, что доверилась человеку, найдя крупицы смелости, а теперь он может её предать. Оттолкнуть.

Уязвимое положение. Неприятное. Будто она снова в родном “доме”, а тот, кто был призван её защищать, кто был назван родным отцом, отвернулся от собственной дочери, выбрав бутылку…

Переживания сгущаются, словно тёмная вода, готовая схлестнуться над головой. Катрине вдруг отчаянно захотелось излить кому-то душу. Попросить совета, помощи или утешения — чего угодно, даже осуждения, лишь бы не оставаться одной в этом топком чувстве самокопания.