Капитаны - Goldy Circe

Мысли продолжали с особой изобретательностью перетекать одна в другую, наслаиваясь в неимоверную плиту, которая того и гляди грозила придавить своим массивом, если не заняться делом. Капитан мрачно оглядел свой стол, заваленный высоченными стопками самых разнообразных документов, которые ещё требовалось просмотреть. Солнце всё также играло светом, отбрасывая на кипы бумаг причудливые тени от деревьев. Леви медлительно передвинул одну стопку ближе, начал раскладывать по тематике, привычно пробегаясь глазами по буквам, как вдруг замер с листком в руке.

“Разве бывают верные дни для ссоры?”

***

Остаток дня протекает инертно. Когда Леви гасит последний огарок свечи, чтобы идти домой, в штабе уже никого нет. Он натягивает китель и невольно оглядывается на кресло, в котором не раз засыпал. В кабинете есть и диван, но до него нужно дойти. Трата времени.

Улицы пахнут осенней свежестью, дождём и терпкостью листьев. Дороги мокрые от недавней мороси, но сейчас небо совершенно чистое. Военный район укрыт иссиним саваном мрака и озарён лунными лучами. Леви идёт скоро, но нехотя. Он специально засиделся дольше всех возможных рамок, чтобы придя в спальню не столкнуться с бодрствующей Катриной. Чтобы избежать ещё более непоправимого.

Одеяло привычно накрывает ухо, а нижняя часть зажата между голенями: Кáта любит заворачиваться в кокон. Но сквозь полудрёму Бишоп различает его поступь и напрягается. Она делано замирает, продолжая размерено дышать, притворяясь спящей, а сама жадно вслушивается, цепляясь за каждый шорох. Кáта слышит, как открывается дверь в спальню, как Леви крадётся к своей половине, наверняка рассматривая её спину.

Матрас чуть прогибается. Шуршит одеяло. Катрина чувствует, как её неумолимо тянет к нему. Кажется, будто если сейчас она перекатится, повернувшись на другой бок, и, приподнявшись, поцелует его в щёку или в уголок губ, то, как в сказках, злые чары и проклятье, напавшие на их безмятежную жизнь — всё падёт, и настанет долго и счастливо…

Это не будет капитуляцией или уступкой, они просто помирятся и забудут утреннее. Сейчас она повернётся. Сейчас…

Но оцепенение инеем прорастает в мышцы, что пошевелиться кажется невозможным. Катрина отчаянно жмурится, пытаясь заставить себя сдвинуться, но ничего не происходит. Даже пальцы, сжимающие край ночной рубашки — ни один не слушается. Тело, словно чужеродное, отказывается подчиниться.

Возня на другой половине кровати стихает. Она на мгновение перестаёт дышать, гадая, может сейчас его ладонь коснётся её плеча, и они забудут глупое недоразумение, как страшный сон. Но Леви, сложив своё одеяло и захватив подушку, вдруг поднимается и уходит спать в гостиную. Дверь осторожно закрывается. Кáта тут же, сгорая от стыда и злости, закусывает край одеяла. По щекам побежали холодные слёзы. В горле комом стояла гордость. Катрина утыкается лицом в подушку, чтобы не застонать в голос от безысходной тоски и обиды на себя, на него и на весь мир. А сон, вдруг расправив объятья, прикрывает её глаза, ласково убаюкивая беспокойными миражами.

На следующий день это становится невыносимым. Проснувшись, она находит лишь аккуратно собранное постельное бельё на диване и остывший чай на кухне: Аккерман уже давно ушёл, хотя сумерки только-только стали спадать. Готовя завтрак без энтузиазма, Бишоп открывает шкаф и снова сталкивается с злополучным сервизом.