Слепое пятно - hey jenn

По телу бегут мурашки: я ни разу не вспоминала этот день, но он так ярко отпечатался в памяти. Смотрю на ещё живого папу и чувствую боль от того, что мне сейчас придётся испытать.

— Как прошел день? — он спрашивает механически, незаинтересованно, просто, чтобы я отвязалась и не маячила рядом.

— С первого раза получила зачет по этнологии: таким результатом могут похвастаться только два человека с группы, — сияю от счастья и открываю книжку, с гордостью показываю отцу честно заслуженную четверку.

— Кто второй? — он даже не подвинулся посмотреть на оценку.

— Моретти, — неловко чешу затылок: я знаю, что отец в курсе, но все равно отвечаю. Не хочу ему перечить.

— Он закрыл зачёт на «отлично», — отец сухо констатирует факт и откладывает книгу в сторону, — а ты пришла домой с улыбкой до ушей хвастаться своим кое-как закрытым экзаменом? В очередной раз доказала, что не годишься ни на что, кроме второго места, если вдруг случайно повезет?

— В-всего два, — стараюсь держать себя в руках и не разрыдаться на его глазах, но выходит плохо: одна слеза предательски вытекает и медленно ползет по щеке. Я быстро смахиваю её пальцем и неуверенно продолжаю, — всего два человека смогли закрыть этот зачет с первой попытки.

— Хватит вызывать жалость, — он отмахивается от меня, смотрит с отвращением и всем своим видом выражает презрение и злость, — не устала нас позорить? Ты хоть один раз сможешь сделать что-то лучше кого-то? Бездарность.

Мама докурила. Молча стоит в дверях, выпускает из кухни тепло разогретого камина. В наш дом проникает зимний уличный ветер, но я знаю, что здесь все равно никогда не будет холоднее, чем между мной и папой.

Единственным человеком, в чьем одобрении и поддержке я нуждалась.

17 — белые лилии

Вторник. Сейчас.

Лежу на полу. По улице проносится гром. Cверкает красивая, но пугающая пурпурная молния. От испуга на улице лают собаки. Холодно и, кажется, плохо как в тот самый день, когда я навсегда поняла, что отец никогда не будет мной доволен.

— Микеланджело, — говорю в никуда, осторожно обнимаю себя за плечи и роняю слёзы на паркет, — ты не был виноват передо мной. Я ненавидела не тебя, а себя и то, что так и не смогла заставить папу собой гордиться.

Закрываю глаза. Вспышки разных ссор и скандалов, недовольных отцовских гримас, разочарованных взглядов и колких насмешек. Его холодность, отчужденность, нелюбовь. Всё это навсегда со мной. Дерево отцовской неприязни давно поселилось в моей груди и заполнило собой весь внутренний сад.

Здесь нет места живому. Все цветы и растения гибнут: их нельзя спасти. Его враждебное порождение сносит всё на своем пути: оно безжалостно отравляет почву, убивает любые другие ростки в саду, не дает мне вырастить в себе что-то хорошее. Считает, что я этого не заслуживаю.

Папы уже давно нет. Он не дожил до моего выпускного, первых экспедиций, лично собранной исследовательской команды, увековечивания моего имени в мировом союзе археологов. Он так и не узнал, что я закончила с красным дипломом. Тем самым, о котором он говорил, как о высшем доказательстве ценности знаний.

Он никогда не узнает, что сделал со мной и моим садом.

— Нет, — говорю на выдохе и вытираю слёзы вперемешку со слюнями тыльной стороной ладони, медленно поднимая себя с холодного пола, — нет, папа. Этому дереву пора убраться. Я не дам ему дальше меня калечить, чувствовать себя недостойной и неправильной.

Осторожно сажусь на край кровати и смотрю в окно: на небе показываются самые красивые молнии. Огромные, могущественные, уверенные. Каждая из них такая разная, неповторимая и уникальная. Закрываю глаза. Падаю на матрас, расплываясь в теплой улыбке осознания.

«Каждый человек — молния. Особенная, непохожая на других».