Слепое пятно - hey jenn

Со временем меня выписали. Я всё так же ходила в палату Микеланджело, но теперь с позволения медперсонала и под их присмотром. Несколько месяцев пролетели, как один. День, когда мне сообщили, что больше я не нуждаюсь в госпитализации, стал одним из самых тяжелых на моей памяти.

Я не знала, как жить теперь. Стены больницы защищали меня от грозной реальности, в которой все норовили узнать правду о днях, проведенных в экспедиции. Снаружи ждал такой мрачный и тоскливый мир: убитые горем жены или мужья, что так и не дождались своих любимых домой. Не находящие себе места родители, до последнего надеявшиеся на возвращение уже взрослых детей обратно. Всех их объединяла горечь утраты. Боль от потери самых дорогих людей. Множество морально тяжелых вопросов, на которые они жаждали услышать ответ. И никто, кроме меня, не мог им его дать.

Не помню, сколько простояла у выхода из больницы. Просто не могла сделать шаг ни вперед, ни назад. Всё тело будто вмиг окаменело. Мама крепко держала меня за руку, поглаживала по тыльной стороне ладони. Тихо шептала слова поддержки, давая понять, что будет рядом столько, сколько потребуется.

После выписки все и забыли, что я только недавно вышла из комы. Телефон разрывался от количества звонков, возле дома то и дело околачивались журналисты, надоедливые фотографы и простые зеваки. Я ежедневно получала огромное количество писем, разгребала завалы электронной почты, отклоняла бесконечные приглашения на интервью. Мне потребовался месяц, чтобы поочередно позвонить каждому родителю или супругу моих бывших напарников.

Помню, как почти каждый из них плакал мне в трубку и убеждал, что здесь нет моей вины. И только небольшая часть либо сухо благодарила меня за диалог и клала трубку, либо говорила, что прощает меня. Удивительные люди. Они не занимались моим уничижением, не обвиняли и не сыпали проклятиями. Не желали зла и надеялись, что я сама перестану себя грызть. Забавно, что после разговоров с ними, у меня началась депрессия.

Мне не хотелось вставать с кровати. Я перестала есть и интересоваться чем-либо, кроме сна. Изредка просыпаясь, первым делом осушала бутылку воды. Вторым — шла в туалет, смотрела на измученную себя, и снова ложилась в кровать. Мама всё время приносила еду, но та не вызывала ничего, кроме раздражения. Она постоянно боялась. Так много плакала и пыталась помочь. Даже пробовала что-то предпринимать, но без моего участия это было бессмысленно. В дни, когда маме было особенно страшно, она ложилась спать вместе со мной, осторожно обнимая хрупкие плечи.

Говорила, что я обязательно выберусь. Читала сказки, гладила по волосам, нежно целовала в темечко. Она ни разу не позволила себе опустить руки или впасть в истерику. Мама преданно верила в меня, проявляя огромное количество любви и заботы. Она терпеливо ждала, когда её дочь вернётся к жизни.

Прошло два месяца с того времени.

Это был один из дней, когда мама спала рядом. Худая рука аккуратно обнимала моё тело, как вдруг дом пронзил неожиданный звонок. Это было неприлично раннее утро: то самое время, когда солнце ещё не вышло на небосвод, но тусклые бездушные оттенки уже освещали комнату. Мы неторопливо открыли глаза и неуверенно переглянулись. Стало понятно, что никто из нас не ждал гостей на стыке четырех и пяти утра.

Однако трель вновь заиграла, громко взывая к двери. Мама что-то буркнула себе под нос и поплелась в холл. Мы жили в частном районе, и я знала, что сюда точно не притащит каких-то маргиналов, поэтому просто провалилась в сон.

«Наверное, какая-нибудь особенная доставка. Подарок для мамы, заказное письмо, очередной наглый журналист».

Теплые руки нежно поглаживали мою талию, поднимаясь выше к рёбрам. Длинные пальцы мягко перебирали по косточкам, словно пытались наиграть мелодию на фортепиано. Кончик носа рисовал на шее причудливые узоры, горячее дыхание обжигало.