Бог Ярости - Рина Кент

Отчасти потому, что я не хочу, чтобы он с меня слезал.

Николай кладет голову мне на грудь, обхватывает за талию и закидывает ногу на мою.

— Ты больше никуда не уйдешь, — он целует мое адамово яблоко. — Спокойной ночи, малыш.

Комок сжимает мое горло, и я не могу проглотить его, когда смотрю в сторону, чтобы увидеть его лицо, утопающее в моей шее, и волосы, раскиданные по подушке.

Вскоре его дыхание выравнивается, и я улыбаюсь про себя.

Разве он не говорил, что не спит в кровати?

Я глажу его по руке и целую в макушку.

— Спокойной ночи, Нико.

Когда я просыпаюсь, то понимаю две вещи.

Во-первых, где-то посреди ночи наши позиции изменились, и сейчас моя голова лежит на груди Николая, он обнимает меня, его татуированная рука перекинута через мою талию под футболкой, а нога находится между моими.

Во-вторых, если часы на тумбочке, показывающие семь утра, не врут, то я облажался.

Впервые за восемь лет я не проснулся в пять. Я вообще больше не пользуюсь будильниками. Я и есть будильник. Я всегда просыпаюсь в пять. И всегда бегаю в пять тридцать.

Но только не сегодня.

Я нарушил свой священный распорядок дня, и теперь весь хаос ворвется внутрь.

Что, черт возьми, я натворил?

Паника мгновенно отрезвляет меня, и вся сонная дымка исчезает.

Я начинаю вставать, но Николай снова заключает меня в свои объятия.

Его пальцы распластались по моей спине, и он поглаживает кожу, бормоча хриплым тоном:

— Еще десять минут.

Мои выдохи становятся прерывистыми, и я вынужден вдыхать запах его тела. Я окружен его всеобъемлющим теплом, и это успокаивает меня по очень странной причине.

Я сдвигаюсь и наклоняю голову, чтобы заглянуть ему в лицо.

— Не уходи, — сонно произносит он.

И мое сердце так сильно раздувается, что я удивляюсь, как оно не взрывается.

Как я могу уйти, когда он так просит?

Я глажу его острую челюсть, проводя большим пальцем по нижней губе, и Николай издает блаженный стон, который пробирает меня до костей.

Его глаза медленно открываются, и, клянусь, я слышу, как где-то внутри меня раздается треск, когда он ухмыляется.

— Доброе утро, малыш.

Блять.

— Доброе утро, — шепчу я, не доверяя ни своему голосу, ни себе в этот момент.

Я пытаюсь встать, но он снова тянет меня вниз.

— Давай еще пообнимаемся.

— Тебе нравится обниматься?

— С тобой — да.

— Это должно заставить меня почувствовать себя особенным?

— Ты знаешь, что так и есть. Тебе не нужно, чтобы я еще больше подкармливал твое эго.

Я улыбаюсь.

— Пойдем. Я приготовлю нам завтрак.

— Десять минут.

— Я уже пропустил свою утреннюю пробежку. Не хочу пропускать и занятия.

— Пропустить пробежку — нормально. Это не конец света.

Для меня конец.

— Мне нравится, когда в моей жизни порядок.

— Жаль, что теперь я в ней.

— Значит ли это, что ты признаешь свою хаотичность?

— Никогда ее не отрицал. Мне нравится развращать тебя.

— Скорее, я наставляю тебя на путь истинный.

Он разражается смехом, звук хриплый и насыщенный.

— Удачи, блять, в попытках.

— Я — не я, если не готов к небольшому вызову.

— Ты имеешь в виду к огромному.

Настала моя очередь смеяться, и он притягивает меня ближе, прижимая мою грудь к своей, крепко сжимая руку на моей спине, как будто боится, что я исчезну или что-то в этом роде.

— Николай. Ты должен меня отпустить.

— Пять минут.

— Хорошо, — я провожу пальцами по его татуировкам и останавливаюсь, когда дохожу до пустого места возле левой грудной мышцы. — Есть ли причина, по которой ты оставил это место пустым?

— О, это. Оно прямо над сердцем, поэтому я хочу подождать, пока не придумаю что-то особенное.

— Значит ли это, что ты планируешь полностью покрыться татуировками?