Флэшмен на острие удара - Джордж Макдоналд Фрейзер (1973)

— С другой стороны, — продолжает Браун, — из депеши следует, что правительство уже остановило выбор на Севастополе. Они там уже все решили. Если вы откажетесь взять на себя ответственность, как они поступят? Думаю, отзовут вас; да и как иначе: если вы не хотите действовать, они пошлют кого-то, кто захочет.

Лицо Раглана вытянулось, и когда он заговорил, в его выражении мне послышалась обида:

— Дорогой мой сэр Джордж, это очень резко сказано. Вы и вправду так думаете?

— Да, сэр. Считаю, что развитие событий достигло грани, за которой они будут действовать несмотря ни на что, — Браун дышал тяжело, как я подметил. — И мне кажется, для них нет никакой разницы — то место или другое.

Раглан вздохнул.

— Возможно, что и так, возможно. Севастополь. Севастополь. Но почему? Почему он, а не Дунай или Кавказ? — Командующий огляделся вокруг, словно ожидал найти ответ на стенах, и заметил меня. — Ах, полковник Флэшмен, может быть, вы несколько просветите нас? Не известен ли вам какой-нибудь внутренний фактор, заставивший правительство решиться на столь своеобразную авантюру?

Я выложил им все: о том, что газеты кричат про Севастополь на каждом углу, и что это название уже у всех на устах.

— Они хоть представляют, где он находится? — спрашивает Браун.

Я и сам не был уверен где это, но сказал, что знают, наверное. Раглан прикусил губу и посмотрел на депешу таким взором, будто надеялся, что она вот-вот исчезнет.

— Вы встретились с кем-нибудь, получая эту депешу: с Ньюкаслом или Аргайлом, допустим?

— С лордом Палмерстоном, сэр. Он отметил, что правительство твердо убеждено: оккупация Севастополя — отличная штука, но дело это чертовски серьезное. Это его слова, сэр.

Браун разочарованно хрюкнул, а Раглан рассмеялся.

— Полагаю, мы можем с ним согласиться. Ладно, прежде чем принять окончательное решение, нам следует выяснить, что думают наши галльские союзники.

Сказано — сделано. Весь день они трепались с лягушатниками, во главе которых выступал Сент-Арно, маленький фигляр из Иностранного легиона с наглыми усиками продавца мороженого, одно время подъедавшийся на театральных подмостках. У него был жалостный вид умирающего человека — и недаром,[21] — присутствовавший с ним генерал Канробер,[22] с длинными патлами и причудливо закрученными усами, тоже был не из тех, кто внушает уверенность. Не то чтобы они оказались хуже нашей собственной команды: осла Кембриджа,[23] фыркающего Эванса,[24] бормочущего под нос старика Ингленда[25] и самого Раглана, сидящего во главе стола с видом викария, раздающего гостинцы и выражающего вежливое внимание и благодарность за любое мнение, вне зависимости от разумности последнего.

А во мнениях недостатка не наблюдалось. Раглан полагал успех возможным — при удаче. Браун непоколебимо стоял против, зато французы первоначально высказались за. Сент-Арно бил себя в грудь и клялся, что мы еще до Рождества будем в Севастополе. Наши флотские возражали, и Раглан стал выходить из себя; потом засомневались лягушатники, и начался хаос. Потом состоялось другое совещание, на котором я не присутствовал. Согласно слухам лягушатники снова поддержали Раглана, вместе они перевесили Брауна и флотских, а стало быть, нас ждала дорога в Крым.

— Осмелюсь заметить, морской воздух пойдет на пользу и послужит всеобщему поднятию духа, — провозгласил Раглан.

Богом клянусь, если чей-то он и поднял, то только не мой. Я много размышлял с тех пор — в моих ли силах было что-нибудь сделать тогда? Думаю, да. Только что? Будь на моем месте Отто Бисмарк, он, полагаю, сумел бы их отговорить, даже будучи младшим по званию, найдя сильные аргументы. Но я никогда не любил без крайней нужды лезть на рожон, особенно по части больших дел — слишком это рискованно. Впрочем, знай я, что ждет нас впереди, прокрался бы темной ночью в палатку Раглана и вышиб старому дурню мозги. Но откуда мне было знать?