Свечи на ветру - Григорий Канович (1979)

– Нет, нет… На их похоронах было столько народу, сколько на других никогда не будет. Со всей Литвы – да что там Литвы! – со всей Польши и даже Германии пришли женихи и невесты, тещи и тести, свекры и свекрови, сваты и сватьи, твоя бабушка и дедушка тоже были. Я ведь и на их свадьбе играл. Раввины произносили по моим пальцам поминальную молитву, и слезы текли у них из праведных глаз. Я, наверно, кажусь тебе сумасшедшим? – просипел Лейзер, и я отвел в сторону взгляд, потому что мог себя и впрямь выдать. – Я не могу научить тебя играть. Ты сам научишься. Меня тоже никто не учил. Я взял однажды скрипку, приставил ее к плечу и заиграл. Может, Господь Бог смилостивится, и ты станешь таким, как тот слепец, и все евреи будут наперебой приглашать тебя на свои веселья, и даже цари вместе с женами…

Я уже почти не сомневался, что свадебный музыкант Лейзер то ли от старости, то ли от одиночества повредился в рассудке. Шутка сказать – прожить всю жизнь бобылем, без жены, без детей, и даже кошки.

– Я могу тебя научить только тому, чего музыкант не должен делать, – продолжал Лейзер.

– А чего он не должен делать?

– Во-первых, не должен завидовать другому. Разве деревья завидуют друг другу? Каждое растет и шелестит своими листьями. А чей шелест более приятен Господу, не их забота.

Голос его звучал устало, как будто Лейзер говорил не мне, а кому-то другому, невидимому, единственно близкому, давно привыкшему к его мудреным речам, одиночеству и причудам. Я слушал Лейзера безропотно, как стены его избы, как старинный приземистый комод, как черствая краюха хлеба на столе, не смея его перебивать и едва дыша своими только что оправившимися от воспаления легкими.

– Во-вторых, – Лейзер хрустнул пальцами, – музыкант не должен делить любовь между музыкой и женщиной, ибо обе они ревнивицы и на половину не согласны. И в-третьих, тот, кто играет, не может быть пьяницей. Моль ест платье, а брага – душу. Плохо, очень плохо, когда скрипка плачет пьяными слезами. Ты меня понял, голубчик?

– Понял, – сказал я неуверенно. – У меня не будет женщины.

– Не зарекайся, – пробормотал Лейзер.

– И пьяницей я не буду.

– Может быть, может быть… – Лейзер встал, подошел к комоду и сказал: – Иди сюда. Я покажу тебе свою скрипку.

Я приблизился, и свадебный музыкант Лейзер открыл скрипучую дверцу комода.

– Я держу ее взаперти, – объяснил Лейзер. – Если ты догадаешься – почему, из тебя получится славный музыкант.

– Чтоб ее не украли, – сказал я.

– Нет, нет. У меня уже никто ничего не может украсть.

Скрипка лежала на дне ящика, как в гробу, без футляра, с туго натянутыми струнами. Тут же покоился смычок, легкий, почти невесомый, который Лейзер брал двумя пальцами и заставлял летать над скрипкой, над чужим весельем и над крышами.

– Не можешь угадать? – подстегнул меня Лейзер.

– Не могу, – признался я.

– Я запираю ее, чтобы она не сбежала.

– Куда?

– На чью-нибудь свадьбу. У нее ведь еще столько сил! Я вижу, ты мне не веришь. Где это слыхано, чтобы скрипка сбежала! Ведь она не кошка, не собака, не жена.

– Не собака, – повторил я.

– Однажды она уже пыталась улепетнуть, но я был начеку и поймал ее. Вон там, за порогом… Было тихо, светила луна. Где-то стонал кларнет, ухал барабан. Она услышала и пустилась из хаты. С тех пор я ее и запираю. Но когда-нибудь моя скрипка все равно меня перехитрит. Перехитришь меня, голубушка? – обратился Лейзер к скрипке. – Не отвечает. Видно, тебя стесняется. Не стесняйся, голубушка. Этот сорванец хочет стать свадебным музыкантом. Скажи ему всю правду, без утайки.

Лейзер пробормотал еще что-то, но я уже не слышал. От его бессвязного бормотания я вдруг весь облился потом. Он струился у меня по лбу, стекал на брови, на веки, а щеки пылали как раскаленный утюг, и мне хотелось окунуть голову в студеную воду и держать ее в ведре до тех пор, пока голова не остынет.